Ветераны делятся воспоминаниями — Bird In Flight
Фотограф из Санкт-Петербурга Артем Процюк фотографирует бывших военных, испытавших посттравматическое расстройство после войны в Афганистане и Чечне, и записывает воспоминания каждого из них.
Артем Процюк 27 лет
Российский фотограф. Родился в Перми, живет в Санкт-Петербурге. Окончил курс «Документальная фотография» Михаила Доможилова в рамках образовательной программы «ФотоДепартамент. Институт». Член объединения молодых документальных фотографов Schschi.
— Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР, «афганский синдром», «чеченский синдром») — психическое состояние, которое возникает в результате участия в военных действиях. При ПТСР появляется группа характерных симптомов: психопатологические переживания, провалы в памяти и высокий уровень тревожности.
Эта история — о ситуациях, которые произошли с людьми на войне, и об их адаптации по возвращению на «гражданку». О том, как люди, переборов себя, не начали пить и употреблять наркотики. Или, начав, смогли остановиться и вести обычный образ жизни. Я хотел показать, что, даже пройдя такой трудный путь, как война, можно оставаться человеком.
Кравченко Владимир Юрьевич, служил в 1985–1987 годах в Афганистане (провинция Газни)
— Мы ехали в танке и подорвались на фугасе. Башню танка оторвало, она улетела метров на шесть. Чудом все остались живы. Это редкое счастье — обычно при таких подрывах наступает летальный исход. Я лежал на башне, командир с наводчиком сидели в люке. Взрывной волной нас унесло. Я лежал под башней, между люками, и меня долго не могли найти.
Когда вернулся, пил водку, лет десять пил. Помогли мне выйти из этого запоя новая работа и семья. Родные — это лучшая адаптация: они умеют ждать, терпеть и любить.
Когда вернулся, пил водку, лет десять пил.
Кравченко Владимир Юрьевич, 1985–1987, Афганистан (провинция Газни)
Дмитрий Викторович Дагас, служил в 1983–1985 годах в Афганистане (Баграм — Панджшер)
— Этот документ появился у меня в мой день рождения. Мы были на боевых действиях — хозяин этого документа выстрелил в меня первым, но, к счастью, я стрелял лучше него. Когда вернулись обратно, стали слушать единственную передачу, которую ловило радио. Оказалось, что мама в честь дня рождения заказала мне песню «Земля в иллюминаторе». Это было как серпом по сердцу.
После возвращения я еще пять месяцев провел в госпитале с контузией. После этого, конечно, были моменты «разгуляя», что уж спорить. Главное — не ждать ничего от людей, хотя иногда и хочется сочувствия. Воспоминания, как правило, приходят только во сне. Видимо, это защитная реакция организма: днем работает, но ночью подсознание все равно побеждает.
После контузии я заикался, у меня дергался глаз, ухо не слышало.
Главное — не ждать ничего от людей, хотя иногда и хочется сочувствия.
Дмитрий Викторович Дагас, 1983–1985, Афганистан (Баграм — Панджшер)
Игорь Дембовский, служил в 1982-1984 годах в Афганистане (Кабул — Шинданд)
— Как-то ночью вызывают меня старшие товарищи и говорят: «А не сходить ли тебе, дембель, за героином». Я понимаю, что все равно жить нормально не дадут, нужно идти. Рассказали, где дом, калитка.
В итоге оказалось, что пришел я не туда, но поскольку там все торгуют, я дал им деньги, а они мне пакет с этой дрянью. Выхожу из дома и вижу — едут два БТР. Нырнул в кусты, там куча грязи, в которую пришлось нырнуть по шею, чтобы меня свои же не увидели. Иду потом обратно еле-еле, и тут в меня начинают стрелять из наших постов — три пули чуть в голову не прилетели, еще около пятнадцати — рядом. Мне казалось, что я бегу, а время просто остановилось: я такой молодой, а вот уже и умирать пора. В итоге вернулся, а старшие мне еще и надавали за то, что взял не героин, а какой-то порошок.
Мне казалось, что я бегу, а время просто остановилось: я такой молодой, а вот уже и умирать пора.
Когда я вернулся, пошел на улицу и стал наводить порядки. Бил панков на Невском и Марсовом поле, после чего даже чуть не загремел в полицию. В общем, со всякой шпаной было связано все лето — чистил от них город. Потом пришел к выводу, что мне либо дальше спиваться и махаться, толком ничего не доказывая, либо начинать передавать свой опыт.
Игорь Дембовский, 1982-1984, Афганистан (Кабул — Шинданд)
Янчук Иван Федорович, ликвидатор аварии на Чернобыльской АЭС в 1987–1988 годах
— Мы были на базе снабжения, обеспечивали питанием и одеждой две тысячи человек, которые занимались строительством саркофага. Мне было 27 лет, страха не было, я был молодой, горячий. Командир моей части каждый день ездил к строительству саркофага, и тут мне позвонили и сказали, что его нужно срочно оттуда забрать. Я приехал и был поражен: у него был ожог от радиации, вниз от колена ноги были темно-синего цвета.
Был случай, когда нужно было поменять крышу машинного зала. Покрытие было из рубероида, делали такие промокашки, которые прикладываешь к крыше и отдираешь вместе с покрытием. Отрывать нужно было быстро и тут же убегать, так как выходила большая доза радиации.
Ребята стояли цепочкой, боялись, и командир части вызвался первым, чтобы показать, как это делать. Умер он в 48 лет, Чернобыль его потаскал.
Сейчас у меня болят кости — возможно, они крошатся внутри. Такие случаи уже были, поживем — увидим.
Сейчас у меня болят кости — возможно, они крошатся внутри.
Янчук Иван Федорович, 1987–1988, Чернобыль
Евгений, служил в 2000–2002 годах в Чечне
— Перед постами всегда находятся мины, которые взрываются, если ночью решит подобраться враг. Еще на растяжках ставят специальные сигнальные ракеты — если ночью кто-то идет, они взлетают и освещают весь периметр. Их было очень много, потому что отряды постоянно менялись и не все убирали за собой.
Я понимаю, что если сейчас отпрыгну, даже на метр, — ноги все равно оборвет. Приходится прыгать. Думаю, что сейчас будет очень больно, состояние бешеное. А это оказалась обычная сигнальная ракета, которая от моего прыжка просто взлетела. Ко многим вещам после этого я начал относиться совсем по-другому.Я понимаю, что если сейчас отпрыгну, даже на метр, — ноги все равно оборвет. Думаю, что сейчас будет очень больно, состояние бешеное. А это оказалась обычная сигнальная ракета. Ко многим вещам после этого я начал относиться совсем по-другому.
Я родился в деревне, поэтому по возвращении у меня не было времени скучать — работа и быт не давали расслабиться. Сразу же открыл военно-патриотический клуб, стал его руководителем. Пришло много ребят из школ и колледжей, решили сделать секцию по брейк-дансу. В общем, было чем заняться, чтобы не спиться и не начать употреблять наркотики. Хотя, конечно, родные и друзья ожидали от меня безумств, что я начну кричать, стрелять и убивать. Но у меня были только кошмары ночью, и все.
Евгений, 2000–2002, Чечня
Михаил Киреевич Алимов, в 1981–1983 годах служил в Афганистане (Кандагар — Шинданд)
— Мы двигались колонной из сорока двух грузовых машин. Вошли в зеленую полосу вдоль трассы — с обеих сторон кусты, ничего не видно. Тут нас начали обстреливать. Когда смотришь военные фильмы, кажется, что перестрелки — это очень красиво и мужественно. На деле происходит так: по нам стреляют, а мы никого не видим. Водитель одной рукой выставляет автомат в окно, второй держится за баранку. Я со своей стороны тоже стреляю. Открываешь огонь на всякий случай, наудачу, потому что абсолютно ничего не видно.
Вдруг водитель вскрикивает, роняет автомат и хватается рукой за горло. Говорю: «Коля, что с тобой?» — «Товарищ майор, меня ранило!» Я говорю: «Машину вести можешь?» — «Могу!» Он руку убрал, я своей зажал ему рану на горле, так и ехали. Когда колонны попадали в подобные ситуации, был приказ — не останавливаться, а выезжать из обстрела как можно быстрее.
Когда смотришь военные фильмы, кажется, что перестрелки — это очень красиво и мужественно. На деле происходит так: по нам стреляют, а мы никого не видим.
Процесс адаптации был сложным и длинным. Когда прилетел, меня никто не встречал, потому что не было известно, когда я прилечу. Встреча произошла уже дома, пока сын был в школе. Воспоминания, конечно, постоянно накатывали. Война снилась долго, но желания туда вернуться не было никогда. И сожаления по потерянному времени тоже — мне сказали ехать, и я поехал. Слава богу, что вернулся здоровый и живой. Не зацепили меня ни лживый патриотизм, ни какая-то завышенная самооценка — я просто добросовестно выполнял свою работу. А теперь я в университете работаю, на военной кафедре.
Михаил Киреевич Алимов, 1981–1983, Афганистан (Кандагар — Шинданд)
Владимир Вячеславович Попов, служил в 1999–2010 годах в Чечне
— Это два патрона, которые каждый постоянно носил с собой. Один для товарища, второй для себя.
Они для того, чтобы ускорить кончину товарища или свою. Если патрон пригодился, его обновляли.
По возвращении на родину чувствуешь себя дико: людей боишься и постоянно пребываешь в каком-то напряжении. Думаешь, где заработать, но что делать, когда ты кроме воевать ничего не умеешь, не знаешь? Здесь и начинается ломка — кто-то садится на стакан, кто-то в тюрьму, а есть те, кто начинает употреблять наркотики. Весь этот эмоциональный наплыв так на тебя давит, что если сам не справишься, то все: начинаешь пить, потом соседа ножом ударишь, а тебя на зону заберут. Нас не готовили к тому, что будет с нами после войны. Никто ничего не говорил.
Когда я вернулся, то вставал по малейшему шороху. Все вокруг казалось слишком ярким, любое движение и звук. Первые шесть месяцев было очень тяжело привыкнуть, что люди могут просто так ходить, а машины ездить. Каждый хлопок заставлял вздрагивать и озираться в поисках опасности. Я ходил по городу и замечал — вот на эту крышу можно было бы снайпера поставить, а сюда — пулемет.
Я ходил по городу и замечал — вот на эту крышу можно было бы снайпера поставить, а сюда — пулемет.
Очень помогало наше военное братство. В нем мы поддерживаем друг друга, ходим на встречи, созваниваемся. Даже просто выговориться приятнее сослуживцу, чем психологу. Сейчас я работаю охранником.
Владимир Вячеславович Попов, 1999–2010, Чечня
Николай Князев, служил в 1983–1985 годах в Афганистане (Панджшер)
— Я был уже дембелем, мы поднимались в горы, и чем выше, тем становилось холоднее. Мы как старшие шли первыми, за нами — еще человек сто молодых и неопытных. В ночь с 16 на 17 октября на высоте 4 200 метров с нами на связь вышел комбат и сказал, что нужно с одного хребта, на котором мы находились, перейти к утру на другой — идти 6–8 километров на высоту 4 600 метров. Он получил эту задачу от людей, которые сидели в теплом штабе и водили пальцем по карте, думая, что все так просто. А мы уже десять дней на трехдневном пайке в горах без специального оборудования и теплой одежды пытались выжить.
До этого была еще перестрелка, после которой нам пообещали, что пришлют вертолет забрать раненых. Мы всю ночь грели парней своим теплом, чтобы они не потеряли всю кровь. В итоге с утра у нас было 18 замерзших и более 60 человек с обмороженными руками или ногами.
Мы возвращались в состоянии эйфории, но нормальной адаптации не было, поэтому это чувство довольно быстро ушло. Мы вернулись в конце 80-х — уходили из одной страны, а вернулись совсем в другую. В новой стране для обычных людей еще ничего не было готово, что говорить про условия для инвалидов. Много парней ушли на войну целыми и здоровыми, а вернулись инвалидами, которым приходилось выживать. Мы просто не вписались во время, в котором жили. Сейчас я борюсь за права инвалидов войны, занимаюсь общественной деятельностью.
Николай Князев, 1983–1985, Афганистан (Панджшер)
Олег Анатольевич Рябиков, служил в 1995 году в Грозном
— Это была зима 1995 года, проходила зачистка одного из районов Грозного.
Там мы попали под «дружественный огонь» — это когда по тебе стреляют свои. Зачистка прошла безуспешно, но хотя бы не было убитых и раненых с нашей стороны.
С войны едешь, приезжаешь в город, а тут мирная жизнь. Все танцуют и гуляют — им же до лампочки все, что там происходит. Родные живым дождались — и ладно. Но было, конечно, немного обидно.
С войны едешь, приезжаешь в город, а тут мирная жизнь. Все танцуют и гуляют — им же до лампочки все, что там происходит.
Олег Анатольевич Рябиков, 1995, Грозный
«Посылают людей в ад, и ад селится в их душах» Как возвращаются в мирную жизнь российские солдаты, пережившие ужасы войны: Общество: Россия: Lenta.ru
После Афганской войны, чеченских кампаний и других боевых действий многие ветераны сталкиваются с ПТСР — расстройством, которое вызывают тяжелые стрессовые, пугающие события. При этом в России солдатам, прошедшим горячие точки, практически никто не помогает. Их преследуют навязчивые ночные кошмары, депрессия, приступы агрессии, алкоголизм, они годами боятся фейерверков и петард, следуют привычкам, выработанным за время военных действий.
Как живут российские солдаты, пережившие ужасы чеченских кампаний, — в материале «Ленты.ру».
«У взводного кровь бежит, как из крана»
Андрей, сержант:
В армию меня призвали без паспорта и прописки. Через две недели КМБ (курса молодого бойца — прим. «Ленты.ру») отправили на подготовительные, потом на войну сразу. Шли все — и я пошел. Почему я должен быть какой-то белой вороной? Я знал, что там можно погибнуть, но все равно пошел, потому что там все мои друзья.
Могли на войну и не отправить, потому что я единственный кормилец семьи, но это потом выяснилось, уже когда второй раз поехал воевать.
После военной жизни просто пил. На работу не брали, да и хотелось как-то все забыть, думал, что зальется, но не получалось. Первое время жил у мамы, ходил в администрацию города, пытался встать в очередь на жилье, но, так как не было прописки, мне сказали, что не могут поставить, хоть и ветеран.
В 2002-м лег в госпиталь. Хотели дать вторую группу, но я отказался, потому что стыдно было быть инвалидом
Судьба потом подставила, попал в заключение под стражу на один год поселения.
Там хулиганка больше. Очередь с жильем профукал. Работал на заводе потом, сделал прописку. Подрабатывал в колхозе неофициально за копейки: капусту чистил, картошку перебирал. Подженился, жена родила ребенка.
Сейчас воюю с чиновниками: не могу выбить себе ни орден, ни жилье. Выходил к администрации города, объявлял голодовку. Дали комнату в общежитии с соседями, которые днем и ночью бухают. В комнате тараканы и клопы. С женой развелся.
Фото: Владимир Вяткин / РИА Новости
Конечно, последствия есть. Допустим, заходят мусульманки в парандже в автобус, я сразу напрягаюсь. Ассоциация такая, будто они заминированы, не знаю почему.
Война до сих пор снится постоянно. Из-за этого не могу найти себе девушку, потому что всегда где-то в зеленке лазаю, растяжки снимаю, взрываюсь.
В основном снится старое: когда отбивали танкистов, за это орден где-то плавает у меня. Когда их сожгли в машине, вытаскивали мы их, а они еще горели. Камуфляж, который плавился на них, к рукам приставал.
Крики их от боли. Снится, как у взводного бежит кровь из раны, как из крана, когда взорвались на фугасе. Как сослуживец шел на ощупь, когда ударила взрывная волна. Ему выбило глаза. Страшно это все вспоминать, а никуда не денешься
Кто нам предоставлял психологическую помощь-то? Сразу, когда пришел с войны, надо было. А когда через год-два она уже засела, там ни один психолог не поможет. Общаюсь с ним, а толку что? От разговоров с ними не становится легче. Даже еще тяжелее. Потому что заново приходится все переживать.
Петарды под Новый год тоже провоцируют, особенно которые очередью стреляют. Всегда ложусь, и того, кто рядом, тоже вместе с собой. Привычка.
Из близких ко мне никто не лез, а я не хотел никому говорить об этом. Чтобы они знали о том, что я пережил. Зачем? Это всегда останется со мной. Есть товарищи, с которыми я могу обсудить эту тему. C теми, кто тоже был на войне. Думаю, что недолго осталось до инсульта. Нервы и стрессовое состояние вошли в привычку за много лет.
Сижу постоянно на обезболивающих и успокоительных, чтобы совсем крышу не унесло.
«Для ребят, которые прошли все это, оружие, как для вас телефон»
Сергей Паклин, рядовой разведвзвода общевойсковой разведки:
На военные действия я попал по контракту. Ожидания были адекватные, к военным действиям я был подготовлен. Был готов к любому исходу событий, проиграл разные ситуации, cпроецировал, как и что может быть: что можно погибнуть, получить ранение.
Некоторые ребята шли, думая, что там какая-то другая обстановка, но на самом деле когда туда попали, то поняли, что в реальности все оказывается гораздо хуже. Не готовы психологически, одним словом.
После войны устроился на работу в Пермскую сетевую компанию оператором и подрабатывал — обслуживал садик, где мог, участвовал в различных технических проектах. Открыл в том числе общественную организацию помощи ветеранам. Столкнулся с проблемами, захотелось их решить. Основные проблемы у всех с жильем, социальными льготами.
И, конечно же, плохая информированность самих военных о своих возможностях.
Я лично и все мои знакомые столкнулись с психологическими последствиями, все что-то пережили. У меня на фоне этого случилось обострение болезней, был инсульт. Первое время была острота восприятия окружающих, острая агрессия. Если что-то не то сказали, то готов уже лезть в драку. Не знаешь, как реагировать
Преследовали и сны. Постоянная цикличность, будто ты еще находишься там. Та атмосфера в общем и целом держит тебя, сидит в подсознании.
В моем случае на близких это никак не отразилось — мебель не разносил, бутылки об голову не бил.
Фото: Владимир Вяткин / РИА Новости
Многие боятся обращаться за помощью, потому что государственный психолог ставит на учет, а частный — дорого. А если встаешь на учет, то потом не можешь устроиться в органы или получить лицензию на оружие. Для ребят, которые прошли все это, оружие, как для вас телефон. Постоянно думаешь, что чего-то не хватает: ты с ним ел, спал, был защищен.
Когда его отобрали — чувствуешь себя некомфортно.
Я и сам первым делом получил лицензию на оружие. Носил его с собой, мне было так спокойнее. Это не означает, что я его где-то применял.
Первое время тяжело, самостоятельная адаптация идет долго. Важно занимать себя работой и делами, а не подсаживаться на алкоголь. Постепенно отпустит, но не сразу.
Реабилитацией военных никто не занимается. А это необходимо — работа с психологом, какие-то процедуры. Человек должен снять стресс. Многие военные пришли, и их пустили на самотек. Соответственно, тут большое количество уголовных дел, происходят конфликты в острой фазе.
«Фейерверки захлопали — я аж подпрыгнул»
Александр Титов, командир гранатометного отделения:
В 1995 году призвался из Республики Башкортостан. Попал в часть 3219, Лабинск, Краснодарский край. Еще через полгода бросили на Кавказ.
Еще когда мы были в Уфе на призывном пункте, нам сразу сказали, что часть выездная по горячим точкам и надо иметь в виду, что можем попасть в Чеченскую Республику.
Обидно то, что, когда увольняли, подавали списки на награждение, и до сих пор ничего нет.
Психика, конечно, у всех нарушена. По себе могу сказать, что, когда пришел на гражданку, как-то фейерверки и хлопушки захлопали, я аж подпрыгнул. Надо мной парни, друзья мои, посмеивались. А толком реабилитационных центров нет.
Бывало по-всякому. Когда пошел на дембель в 1996 году, работы не было, колхозы разваливались. Начал пить, пил по-страшному. Попадал в милицию. Потом как-то вылез. Жилье, работа — все есть. Родные, может, и замечали тяжелое состояние, но виду не подавали, ничего не говорили
Бывали и нервные срывы, но в данный момент на здоровье не жалуюсь. Не могу объяснить, почему так происходило. Выйдешь в деревню на улицу, зовут: «Пойдем, выпьем». День, два, месяц мог пить. Заняться было нечем. Ни работы, ничего. Может, из-за этого и пили.
Лично я к специалистам не обращался за помощью. Сам себе поставил цель, что надо начинать другую жизнь.
Есть и те, кто не выкарабкался, — два сослуживца до сих пор не женаты, пьют.
Ушли в себя и пьют, и пьют, не работают. Слава богу, родители еще живы, как-то помогают. Кого-то колбасит, везут в больницу и откапывают, выводят из запоя.
«Жизнь, которая была до войны, кажется нелепицей»
Михаил Голубчиков, сержант и заместитель командира взвода, председатель МРОО «Братство Ветеранов 245 полка»:
После срочной службы в 1995 году пришел в свой родной город. Привык служить в армии, пошел по контракту. Участвовали в штурме поселка Гойское 4 апреля 1996 года и потом в мае участвовали в рейде в окрестностях села Харсеной по его освобождению от бандитов. Там была база отдыха Басаева, где он зализывал свои раны.
Когда вернулся домой, было непривычно. Я был на войне больше полугода, участвовал в боевых действиях. Штурмы, рейды, происходят какие-то постоянные обстрелы. Человек настолько привыкает к войне, что та жизнь, которая была до войны, кажется ему сплошной нелепицей. При возвращении домой складывается ощущение, что ты пришел в какой-то неродной мир.
Например, я шел по улице, ребятишки начали пускать петарды, под ноги бросили. Напомнило о звуке сработавшего запала гранаты. В этот момент срабатывает и психика. Я схватился за бок, где когда-то висел автомат. От звука петарды делаю два шага, на третий кидаюсь в лужу.
Бывшая супруга мне рассказывала, что вставала ночью попить воды, возвращалась, я лежу, сплю, а глаза смотрят на нее. Привычка такая. Человек спит, а его подсознание все равно наблюдает за тем, чтобы извне не был причинен вред
Другие рассказывали: супруга пытается ночью обнять, а он ей руку выкручивает.
Каждую ночь засыпаю с одним и тем же кадром в голове — лежит чеченец с оторванной от взрыва головой. Просыпаюсь с той же картинкой. Если разум не занят насущными проблемами, то первое, что в нем возникает, — это Чечня. Это Шатой, это штурм Гойского, рейд на Харсеное. Постоянно крутится в голове.
Вывод федеральных войск из Грозного
Фото: Игорь Михалев / РИА Новости
После войны усилилась бдительность, щепетильность в мелочах.
Начинаешь понимать, что люди какие-то безалаберные, ни о чем не думают, в том числе о своей безопасности.
Постоянно человек испытывает страх первое время после войны. Он какой-то неконтролируемый, все время кажется, что сейчас должно что-то случиться. У каждого страха есть причина, но здесь его объяснить нельзя. Со временем учишься контролировать и глубоко в себя загоняешь такое состояние и иногда понимаешь, что это просто реакция мозга на раздражители.
Поговорка «время лечит» ничего в данном случае не значит, потому что оно, наоборот, калечит. От ПТСР без прохождения лечения в определенный период времени избавиться невозможно. А государство не предоставило никакой услуги по прохождению реабилитации.
Посылают людей в ад, человек вернулся, но ад поселился в его душе. Отправляют к психиатру через какое-то время, но тут же ставят на учет. Ни автомобильных прав не будет, ни лицензии на деятельность, связанную с оружием
«Был ребенком, а через четыре дня ты уже взрослый»
Ильнар Манапов, сержант гвардии мотострелковых войск:
Призвался в армию, полгода отслужил в учебке.
После этого привезли в Чебаркуль. Там полгода нас готовили, и мы знали уже, куда поедем. Приехал я туда 6 апреля, через неделю исполнилось 19 лет. Когда ехали, не было никаких эмоций. Когда уже заехали на их территорию, бабульки показывали нам пальцем по горлу, мол, хана вам. Там маленько было не по себе, когда видишь такое от взрослых женщин, которые в огородах копаются.
Когда уже повезли на дислокацию в Шали и сидели в тентованном КамАЗе, взводный прапорщик, который замещал командира взвода, нам сказал: «Ребята, давайте, снимайте с предохранителя, передерните затворы». Тогда я пробежался по всем глазам и увидел мгновенный страх, внутри тоже мгновенно промелькнуло что-то непонятное. Но в первый день забыли уже все страхи. Чего бояться, от этого никуда не денешься.
Разрушенные дома в Грозном
Фото: Игорь Михалев / РИА Новости
Когда приехал домой в конце декабря 2000 года, поработал чуток в милиции, потом ушел. Потом кто-то начал страдать ерундой всякой, я тоже первое время.
Увлекались крепкими напитками. Реабилитации никакой не было толком. Сейчас у меня все нормально, но многие и не вылезли из этого всего.
ПТСР проявлялось, но, думаю, я даже не понимал как. Маленько мы заливались, чтобы забыться. Голова ехала. Период был такой. А это хуже все делает, удваивается эффект воспоминаний.
Люди нас тоже нездоровыми считали, когда мы сюда приехали. Было неприятно и непонятно. С девушкой, допустим, встречаться собираешься, ее родители узнают, кто ты, и начинают отговаривать, выступают против. Психиатр на осмотре с удивлением спросила несколько лет назад: «Вы служили в Чечне и считаете себя полностью здоровым?» Я даже удивился. И меня понесло. Спросил, почему 20 лет назад не проводились эти исследования ни с одним из нас?
Знаю, что у сослуживцев первое время на фоне боевых действий было отвращение к нерусским, кавказцам.
Война ломает конкретно, конечно. Вроде был ребенком, а тут один щелчок — через четыре дня ты взрослый, а уезжаешь оттуда стариком.
«Достала меня собака соседская, я пошел и повесил ее»
Евгений, старшина запаса:
Призвался в 1993 году. В декабре 1994-го из Майкопа попали сначала в Моздок, затем в Чеченскую Республику. Уволился в мае 1995 года. Пытались устроиться на работу, нам посоветовали пробовать в милицию, посоветоваться с афганцами. Те сказали: «На работу пытайтесь устроиться, учиться». Остались, по сути, сами по себе. Бандитизм стал развиваться, братве были интересны такие, как мы.
С другом отмахивались от предложений криминальных структур, пытались сами предпринимательством заниматься. Но я в итоге все же с ними пообщался и получил срок полтора года. Потом уже ушел от этого окончательно. Затем выиграл выборы, был депутатом районной думы.
Фото: Игорь Михалев / РИА Новости
С психологическими последствиями я, конечно, столкнулся. Год еще после армии ты однозначно воюешь. Гражданскую жизнь понять не можешь, ценности другие. Сны постоянно были: что не стреляет оружие, взяли в плен.
А я этого панически боялся.
Пили, заливали водкой. С ней приходит деградация. Когда пьешь — теряешь доброту, человеческий облик. Если бы не алкоголь, думаю, проходило бы все легче. А тут кошмары еще хуже.
По пьяни мог натворить и наделать. Утром потом понимаешь, что уже произошло. Ругался с женой. Достала меня собака соседская, я пошел и повесил ее, будучи пьяным. Кинулась кусаться — и повесил
Страхи присутствуют и без алкоголя, хотя он усугубляет их. Когда нажал на курок — уже есть чувство, что ты что-то натворил, как в школе, и это чувство заседает и когда-то откликнется. И через 20 лет.
Война и тюрьма оставили отпечаток. В тюрьме еще к чеченцам сажали, пытались сломить, наверное. Церковь очень помогла, батюшка. Исповедь, многие книги. Например, читал отца Арсения. Он прошел ГУЛАГ, войну, но остался человеком благодаря любви, церкви, правде.
«Работа поваром мне сродни боевым действиям»
Даниил Гвоздев, ветеран боевых действий, участник проекта war-veterans.
ru:
Попал по срочной службе. Мне было 18 лет. Родился я в СССР и, соответственно, был воспитан на советской идеологии. У мальчишек самыми интересными играми были футбол и война. И ехал поэтому с интересом и радостью. Ждал приключений и романтики.
Каждый по-разному домой возвращается. Кого-то встречают мать, семья, меня же встретили друзья детства на красивой машине с громкой музыкой. За те 1,5 года, что меня не было, многое изменилось. Получил в итоге условный срок, обвиняли в краже и по статье 222 УК РФ («Незаконные приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка, пересылка или ношение оружия, основных частей огнестрельного оружия, боеприпасов» — прим. «Ленты.ру»).
За год создали общественную организацию ветеранов. Все стало налаживаться.
Фото: Игорь Михалев / РИА Новости
Психологические последствия в большей степени появились даже не с первыми детьми, а вот сейчас, с маленькими. Редко засыпаю без слез вечером, потому что, глядя на них, очень часто всплывают картины тех детей, которых ты видел там.
Я уже не говорю про нынешние кадры и хронику, это тоже навевает.
Конечно, обращаю внимание, если петарда хлопает. Пытаюсь развернуться на звук как-то иначе. В кафе я сажусь обычно спиной к дверям или в дальнем углу так, чтобы можно было уйти с линии огня. Но когда замечаю это за собой, то пересаживаюсь.
В какой-то степени есть в последствиях боевых действий и что-то положительное. Легко меняю направление, стиль в работе и специализацию. Присутствует и обостренное чувство высокой социальной справедливости: на работе могу заметить, что к сотруднику ниже классом или категорией относятся не очень хорошо.
Собственно говоря, работа помогает занять себя. Работа поваром мне сродни боевым действиям. От тебя очень многое зависит. Должен накормить, все быстро сделать. Поварешка — автомат
На стройке делаем фундамент — я всегда думаю, что если в него попадет что-то, то фундаменту ничего не будет. Наверняка у ребят, которые работают со мной, таких мыслей не возникает.
«Я принимал правила игры и понимал, что в нас будут стрелять»
Сергей Бохонько, майор внутренней службы в отставке, ветеран двух чеченских кампаний:
1990-е были, и после службы в армии надо было что-то решать.
Как это печально ни звучит сейчас — либо в менты, либо в бандиты. Я выбрал службу в спецподразделении МВД, несмотря на то, что были задержки в зарплате. Ныне это все Росгвардия. Через несколько месяцев участвовал в первой [чеченской] кампании.
Мы понимали, что предстоит грязная и тяжелая работа. Это по семь-восемь выездов за сутки, из них три-четыре на освобождение заложников. Я принимал правила игры и понимал, что в нас будут стрелять, и мы будем стрелять. Было понимание, что с цветами никто встречать не будет.
Фото: Подлегаев / РИА Новости
О ПТСР первыми серьезно заговорили американцы после войны во Вьетнаме, потому что было много случаев самоубийств, наркомании и алкоголизма. У нас о таком стали говорить после Афганистана. То те, кто вернулся, пьют, то еще что-то. Я об этом услышал подростком, поначалу даже какой-то элемент романтики был. Ничего не понимали.
Скажу только за себя, но мне кажется, что проблема эта несколько надумана. Вижу, что тех, у кого было понимание, что он едет на войну, а не к бабке на пирожки, это настраивает совершенно на другой лад.
Мое убеждение. Из этого следует и большая работа командира, его подготовка. Объяснение того, что все едут не на курорт
Влияет и большая доступность запрещенных веществ и алкоголя.
У кого-то сразу выстреливают воспоминания, у кого-то нет. Если он в этот момент не начинает ржавым ножом ковыряться в ране и подсаживаться на стакан, то он может с этим справиться. Вспомнилось — надо поморщиться и пережить. Тем более когда рядом жена, дети, мама.
Американская мужественность после Второй мировой войны | Национальный музей Второй мировой войны
Верхнее изображение: реклама Oneida, Ltd.; «Возвращение домой для крепости». Реклама Второй мировой войны — 1943 . Архив государственного университета Западного Коннектикута.
В начале 1940-х годов американское общество ожидало, что его мужчины будут придерживаться определенных характеристик, определяющих мужественность. Помимо мужества и отваги, мужчины стремились развить в себе такие черты, как агрессия, соперничество, стоицизм, стойкость и независимость, чтобы доказать другим, что они действительно мужчины.
Историк Э. Энтони Ротундо учит, что американцы даже считали, что физические и «боевые достоинства» играют важную роль в личности человека, потому что они формируют характер. Поэтому неудивительно, что после Великой депрессии — величайшей угрозы человеческому чувству мужественности в то время, поскольку она угрожала положению мужчин как кормильцев — Вторая мировая война предоставила американским солдатам возможность развиваться и доказывать свою мужественность себе и другим. Безусловно, война предоставила солдатам возможность развить чувство мужественности, но она также бросила вызов этим представлениям, особенно для мужчин, которые были ранены или пережили длительную психологическую травму.
Более того, в конце войны смещение социального акцента с войны на мир подтолкнуло к появлению новых представлений о мужественности, более подходящих для мирного времени. Действительно, война стала катализатором перемен, сместивших акцент с «жестких» характеристик мужественности на потребность ветеранов в создании идиллической послевоенной жизни с семьей и стабильной работой.
Короче говоря, настало время для этих людей стать хорошими американскими гражданами и внести свой вклад в послевоенное развитие страны. Однако физическое и психологическое наследие войны часто мешало мужчинам реинтегрироваться в гражданскую жизнь и выполнять свои обязанности.
Война бросила вызов преобладающим представлениям о мужественности отчасти потому, что война требовала участия женщин, как гражданских, так и военных. Поскольку военная служба отвлекла мужчин от промышленной работы, женщины начали выполнять эти роли, чтобы внести свой вклад в военные действия. Как пишет историк Элейн Тайлер Мэй, «чрезвычайная ситуация войны потребовала от общества реструктуризации и открыла путь к эмансипации женщин в беспрецедентных масштабах». Американское общество поощряло расширение роли женщин как форму патриотизма, но как только война закончилась, многие американцы ожидали, что женщины вернутся домой, чтобы выполнять свои домашние обязанности, чтобы подготовиться к тому времени, когда они станут женами и матерями.
Работодатели теперь вытесняли женщин с более высокооплачиваемой и надежной работы военного времени в сектор услуг, чтобы освободить место для вернувшихся ветеранов. Таким образом, выход на работу и становление отцами и мужьями теперь стали отличительными чертами американской мужественности после войны.
Как утверждает ученый Майкл Киммел, вернувшиеся ветераны, которые только что испытали ужасы войны, ожидали, что дом с семьей обеспечит им чувство безопасности в мире, который становился все более небезопасным с приходом холодной войны. Поскольку теперь они приняли переход к семейной жизни после мучительной войны, ветераны были согласны с этими изменениями. Многие считали, что продемонстрировали свою «мужественность», служа в армии и воспользовавшись преимуществами этой службы для перехода к гражданской жизни.
В годы после Второй мировой войны и с помощью Закона о перевоспитании военнослужащих, который предоставил широкие возможности для получения образования и работы, ветераны теперь «стремились закрепить свою идентичность как мужские успехи» не своей военной службой, а способностями отцов и зарабатывать на жизнь, чтобы содержать свои семьи.
Однако эти шансы были ограничены для расовых меньшинств и низших социальных классов. Например, Айра Кацнельсон учит, что законы Джима Кроу ограничивали возможность афроамериканских ветеранов использовать закон о правах военнослужащих во всех государственных учреждениях на Юге; Афроамериканцы могли посещать только колледжи для черных. Таким образом, перспективы трудоустройства в будущем для афроамериканцев были мрачными.
В дополнение к этим ограниченным возможностям для расовых меньшинств, значительное число ветеранов обнаружили, что гладкое возвращение домой с войны и быстрая реинтеграция в общество не всегда возможны. Многие из них получили телесные повреждения, из-за которых им было трудно быть независимыми кормильцами своих семей. В этот период страна полагалась на «целые» органы для передачи сообщений о национальной силе. Ученый Кристина Джарвис утверждает, что правительство использовало мужское тело и его чувство мужественности, чтобы продемонстрировать миру, что Соединенные Штаты теперь стали сверхдержавой.
Граждане США также присоединились к этому идеалу. Проблема, однако, заключалась в том, что 678 000 американских солдат получили боевые ранения, повлекшие за собой физическую инвалидность, и любой возвращающийся мужчина, чьи тела не были «целыми», оспаривал это сообщение. Что еще более важно, любой мужчина с ограниченными физическими возможностями не всегда мог соответствовать новым стандартам мужественности.
Физические раны, полученные на войне, вызывали у ветеранов чувство незащищенности. Эти инвалидности помешали многим выйти на работу и обеспечить свои семьи. Популярная литература того времени подчеркивала, что женщины должны любить и заботиться о физически раненых, но зависимость от женщин усиливала чувство неполноценности мужчин. Джарвис также утверждает, что брошюры и фильмы «сосредоточены на женском агентстве. . . часто приводит к стиранию мужских способностей к самоисцелению и к толкованиям, которые затемняют консолидацию мужской силы в послевоенной Америке».
Американцы считали, что женская любовь может реабилитировать и вернуть мужчине чувство мужественности. Но «уловка-22» этого утверждения заключается в том, что мужчинам приходилось полагаться на женщин, чтобы омолодить свою идентичность. Эти мужчины не могли доказать свою мужественность, исправляя себя, и не всегда могли обеспечить свою семью; вместо этого теперь они зависели от своих семей, особенно от своих жен, в плане заботы.
Вторая мировая война вызвала не только физические проблемы, ее последствия повлияли на мужчин эмоционально. Эти психологические шрамы также мешали ветеранам вносить свой вклад в жизнь общества и стать кормильцами. Мужчины не ожидали, что война будет продолжать оказывать влияние на их психическое здоровье в течение многих лет после этого. Рой Гринкер и Джон Шпигель, два психиатра ВВС США, которые занимались тысячами психических травм, заявили, что психологические раны вызывают «чувство неполноценности или социально неадаптированное поведение». Более того, у эмоционально сломленного человека была «подорванная уверенность и постоянная беспомощность».
Таким образом, среди гражданского населения и государственных служащих преобладало опасение, что из-за психологического заболевания ветераны не смогут выполнять свои новые роли граждан, мужей и отцов.
На самом деле, американцы так сильно беспокоились о психическом здоровье ветеранов и необходимости лечить эти раны, что Конгресс принял монументальный Национальный закон о психическом здоровье 1946 года о создании Национального института психического здоровья, который выделил значительные средства на исследования психических заболеваний. Давая показания перед Палатой представителей во время слушаний в Конгрессе по поводу этого акта, полковник Сэмюэл Чаллман, заместитель директора нейропсихиатрического отдела в канцелярии главного хирурга, заявил, что этот акт необходим для реабилитации ветеранов и их реинтеграции в общество. Он заявил, что во время войны «психические заболевания были самой большой причиной неэффективности или потери рабочей силы». Похоже, он беспокоился, что, если правительство или военные не найдут способ лечить психические заболевания, эта «неэффективность» перенесется в гражданскую жизнь после войны.
Действительно, заявил он, «нас беспокоит судьба людей, с которыми мы имели дело в течение последних 4 лет службы. Мы знаем, что сейчас их много в армии, и многим из них понадобится помощь, когда они вернутся к гражданской жизни».
Конгрессмен Уолтер Джадд (штат Миннесота) разделял мнение полковника Чоллмана. Более того, показания Джадда более подробны и обстоятельны в отношении новых обязанностей американца. Он отметил, что этот акт был необходим для того, чтобы ветераны стали продуктивными гражданами и семьянинами. Джадд заявил, что для выполнения этой задачи обществу сначала необходимо перестать излишне клеймить психологические жертвы. Он продолжил:
«Часть нашей цели в этом законопроекте состоит в том, чтобы исправить то отношение, которое основано на невежестве. Самые трагические фигуры, возвращающиеся с этой войны, — это не мальчишки с оторванными ногами, выколотыми глазами или сломанными спинами. Скорее это люди со сломленным духом. Если они смогут пройти надлежащее психиатрическое обучение, помощь, руководство и обучение в эти первые критические месяцы приспособления, большинство из них смогут снова стать самостоятельными и уважающими себя полезными гражданами».
Короче говоря, Конгресс понял, что для того, чтобы ветераны могли стать полезными членами общества — чтобы воплотить новые стандарты мужественности — им нужна психиатрическая помощь. Так, 3 июля 1946 года, менее чем через год после Второй мировой войны, президент Гарри Трумэн подписал Национальный закон о психическом здоровье 1946 года.
На общественном и индивидуальном уровнях Вторая мировая война и ее последствия изменили определение американской мужественности. И хотя некоторые давнишние стремления к сильной и стоической мужественности остались, американская общественность приняла более широкое понимание мужественности, основанное на доме, на работе, в семье и отцовстве — не только через военную службу. В конце войны американцы ожидали, что вернувшиеся ветераны внесут свой вклад в общество, выйдя на работу и став успешными мужьями и отцами. Однако сначала нации необходимо было устранить физические и психологические последствия войны, чтобы ветераны выполняли эти новые обязанности.
Однако в конечном итоге окончание Второй мировой войны подготовило почву для развития нуклеарной семьи, которая стала столь заметной во время холодной войны. Тем не менее, это расширенное чувство мужественности позже привело к новым проблемам во время Корейской и Вьетнамской войн.
Джорден Питт получил степень бакалавра в Университете Вайоминга и степень магистра в Университете штата Канзас. В настоящее время он является аспирантом Техасского христианского университета. Его исследования сосредоточены на военных летчиках двадцатого века и психологических проблемах, с которыми они столкнулись. Он также смотрит на то, как эти психические заболевания стали стигматизированными и как они повлияли на гендерные проблемы в армии и в обществе в целом.
Эта статья является частью серии, посвященной 75-летию окончания Второй мировой войны, которое стало возможным благодаря Министерству обороны.
Онода: Человек, который прятался в джунглях 30 лет
Загрузка
Фильм | Инди-фильм.
Его темы национализма и фейковых новостей сейчас как никогда актуальны, пишет Джеймс Бальмонт.
D
Декабрь 1944 года: в последние месяцы Второй мировой войны японский лейтенант по имени Хироо Онода дислоцировался на Лубанге, крошечном острове на Филиппинах. Через несколько недель после его прибытия американское нападение вынудило японских комбатантов уйти в джунгли, но, в отличие от большинства своих товарищей, Онода скрывался на острове почти 30 лет. Японское правительство объявило его умершим в 1919 г.59, но на самом деле он был жив — посвятил себя секретной миссии, которая поручила ему удерживать остров до возвращения имперской армии. Он все время был убежден, что война никогда не кончалась.
Больше похоже на это:
— Обзор Нортмана
— Украинская сатира, которая слишком реальна
— 10 фильмов, которые стоит посмотреть в апреле последний местный японский солдат, вернувшийся домой с войны, а его мемуары, опубликованные вскоре после этого, стали бестселлером.
Его опыт рассказан в эпическом трехчасовом фильме Артура Харари «Онода: 10 000 ночей в джунглях», который получил признание критиков и вызвал споры с момента его премьеры на Каннском кинофестивале в 2021 году и премьеры в Великобритании на этой неделе. Учитывая, что немецкий кинорежиссер Вернер Херцог должен опубликовать роман, основанный на его рассказе, в июне, а филиппинско-австралийский режиссер Миа Стюарт завершит свой собственный документальный фильм в конце 2022 года, становится очевидным, что Онода — привлекательная тема. Но с его темами войны, национализма и «фальшивых новостей», актуальными как никогда, его история остается такой же увлекательной и спорной темой, как и после его возрождения почти 50 лет назад.
В последние месяцы Второй мировой войны японский лейтенант Хироо Онода (на фото около 1944 года) дислоцировался на острове Лубанг. Фото: Getty Images боевая подготовка. В отделении Футамата военного училища Накано его обучение противоречило широко распространенным правилам боевых действий Сэндзинкун, которые запрещали японским комбатантам попадать в плен и вместо этого предписывали им умереть в бою или путем самопожертвования.
«Вам категорически запрещено умирать от собственной руки», — сказали ему, когда его отправили в Лубанг в конце 19 века.44 — как вспоминается в его мемуарах 1974 года «Не сдаваться: моя тридцатилетняя война». «Ни при каких обстоятельствах вы не должны отказываться от своей жизни добровольно».
Задача Оноды состояла в том, чтобы уничтожить аэродром Лубанга и пирс в гавани, а также любые вражеские самолеты или экипажи, которые пытались приземлиться. Он потерпел неудачу, и когда вражеские силы взяли под свой контроль остров, он и его товарищи отступили в джунгли. Война вскоре закончилась, но листовки, которые были сброшены на Лубанг, чтобы сообщить отставшим о капитуляции Японии 15 августа 1945, были отвергнуты как фальшивки Онодой и тремя оставшимися военнослужащими, стоявшими рядом с ним. Они скрывались в глуши среди жалящих муравьев и змей, питаясь банановой кожурой, кокосами и украденным рисом, убежденные, что враг пытается уморить их голодом.
Фильм Артура Харари «Онода: 10 000 ночей в джунглях» получил признание и вызвал споры после премьеры на Каннском кинофестивале 2021 года (Источник: батисфера) заключенных, вынужденных против их воли.
Считалось, что фотографии членов семьи были подделаны — Онода не знал, что его родной город подвергся бомбардировке и был восстановлен. Реактивные самолеты слышали, как они летали над головой во время Корейской войны (1950-53) считались японским контрнаступлением, в то время как газеты, сброшенные на остров, информировали их иначе, были названы «пропагандой янки». Онода писал в своих мемуарах, что еще в 1959 году он и его товарищ Киншичи Кодзука «выработали так много навязчивых идей, что мы не могли понять ничего, что им не соответствовало».
Кодзука в конце концов был убит выстрелами местной полиции в октябре 1972 года, но Онода оставался на острове в одиночестве еще 18 месяцев, прежде чем встреча с эксцентричным японским исследователем по имени Норио Судзуки привела к соглашению. Если бы Судзуки мог привести командира Оноды в Лубанг с прямым приказом сложить оружие, он подчинился бы. Миссия Судзуки увенчалась успехом — и война Оноды подошла к концу 9 сентября.Март 1974 года.
Выносливость и иллюзия
Артур Харари, французский режиссер фильма «Онода: 10 000 ночей в джунглях», изначально хотел снять «приключенческий» фильм, вдохновленный такими писателями, как Джозеф Конрад и Роберт Луис Стивенсон.
Но после того, как я узнал об истории Оноды и прочитал книгу Бернара Сендрона и Жерара Шеню 2020 года, Onoda: Seul en guerre dans lajungle , 1944-1974 — «документальный» текст, основанный на интервью с Онодой, его семьей, его командиром майором Танигути, Норио Судзуки и визиты авторов в Лубанг — он понял, что нашел идеальный исходный материал. «Вся история была увлекательной, — рассказывает Харари BBC Culture. «Вы не можете не быть поражены этим».
События, описанные в книге Сендрона и Чену (которые также подробно описаны в мемуарах Оноды), воплощены в жизнь в фильме Харари, с интимными переживаниями, такими как напряженная политика лагеря в отношении риса и новогодние ритуалы, искусно переплетенные со сценами жестоких конфликтов и воспоминания о воспитании лейтенанта в военном училище. Остров Лубанг — такая же звезда фильма, как и Онода (которого играют Юя Эндо и Кандзи Цуда). На захватывающих панорамных планах видны ручьи, зеленые джунгли и цветущие пурпурные цветы, а изображения высоких пальм над песчаными берегами так же навевают воспоминания, как звуки ветра, дождя и диких насекомых.
Это захватывающая история о выносливости и иллюзиях, и в феврале 2022 года фильм получил премию «Сезар» за лучший оригинальный сценарий, а также награду за лучший фильм от Французской ассоциации кинокритиков.
После того, как его товарищ Киншичи Кодзука был убит, Онода скрывался в одиночестве еще 18 месяцев. журнал, особенно критически относящийся к изображению Оноды Харари и упущению какой-либо значимой филиппинской точки зрения. «С учетом того, что националистические настроения в Японии снова на подъеме, — писал Джеймс Латтимер в рецензии, опубликованной вскоре после премьеры фильма в Каннах, — снимать фильм, который, по сути, восхваляет кого-то, кто, казалось, полностью ассимилировал его империалистические амбиции, в лучшем случае наивно и оскорбительно. в худшем случае; здесь говорится, что филиппинцы, которые появляются, не более чем пушечное мясо».
Действительно, утверждалось, что зверское насилие было совершено небольшой группой Оноды в годы после Второй мировой войны; эти действия явно отсутствуют в его мемуарах, а в фильме Харари их относительно меньше.
Имеются сообщения о 30 убийствах жителей острова Лубанг, «не только в результате огнестрельных ранений», как рассказала BBC Culture режиссер Миа Стюарт, но и в результате ужасных ранений, нанесенных «мечом или боло-ножом». Тем временем в документальном фильме Джонатана Хакера «Последняя капитуляция» 2001 года для BBC Two, Timewatch, фермер по имени Фернандо Поблете описывает свое ужасное открытие трупа другого островитянина: «тело было найдено в одном месте, а голова — в другом».
Харари признается, что ожидал, что его фильм будет спорным, и хотя он не защищает действия Оноды, он оправдывает его творческие решения. Принцип его фильма, по его словам, заключается в том, чтобы «поддерживать [Онода] как член его группы», чтобы понять опыт солдата, который был «полностью заключен в тюрьму» со своей собственной точки зрения. (Он проводит параллели с современными заговорами, отрицанием и фанатизмом, наблюдаемыми во всем мире, и опасными действиями, которые часто сопровождают их). Принятие этой точки зрения не означает согласия с Онодой, говорит он, указывая на включение полувымышленных сцен, в которых островитяне хладнокровно убивают в результате действий Оноды.
«Я пытался показать, что насилие, в котором живут [филиппинцы], является возмутительным насилием, и что ничто не может его оправдать… [но] это очень трудная и сложная позиция для мизансцена в некотором роде, потому что я пыталась управлять обоими чувствами. хвалит включение этих сцен, которые способствуют тому, что, по ее мнению, является менее чем героической интерпретацией персонажа: «Фильм показывает, что жители боялись и ненавидели Онода, — рассказывает она BBC Culture, — [и в то же время] эти сцены не соответствуют жестокости фактов, они могут вызвать сомнения, могут взбудоражить публику и вызвать у нее надежду на размышления».0003
Утверждения о зверских актах насилия, совершенных его группой, отсутствуют в мемуарах Оноды и уменьшены в фильме Харари. во время капитуляции его родины и, вероятно, сильно проникся идеологией, увековеченной Японией во время войны. «Солдаты должны были умереть за правое дело», — пишет Онода в своих мемуарах (эта правда подтверждается фактом, что страна произвела до 5000 истребителей-камикадзе во время Второй мировой войны), и о последствиях отказа солдата от определенных обязанностей или несоблюдения традиционные стандарты, были суровыми: » Даже если бы смертная казнь не была приведена в исполнение, [опозоренный солдат] подвергся столь тщательному остракизму со стороны других, что с таким же успехом мог бы умереть.
» Чтобы еще больше усложнить ситуацию, секретный приказ Оноды выжить, используя любые необходимые средства, и удерживать территорию до возвращения имперской армии, фактически изолировал его от товарищей. И на него бы сильно повлияло то, что он уже провалил свою миссию по уничтожению пирса и аэродрома Лубанга.
«Идеология отказа от капитуляции во время войны была мощной», — говорит Беатрис Трефальт, старший преподаватель японоведения австралийского Университета Монаша, BBC Culture, но это вряд ли объясняет степень приверженности Оноды. «Есть, конечно, много людей, которые покончили с собой или бросились в безнадежные сражения в качестве последней попытки, зная, что они умрут. Но если идеология военного времени была такой могущественной, и все были фанатичны, как они перестали быть фанатиками? в 1945? Ответ заключается в том, что это было не так, и они не были, и поэтому капитуляция была очень желанной для большинства людей». Она заключает, что Онода, вероятно, был «очень бескомпромиссным человеком», который отказался отказаться от своих принципов.
«Этот отказ стоил жизни не только двух его товарищей/друзей, но и многих мирных жителей Лубанга. Поэтому, столкнувшись с концом, Онода, возможно, счел бы легче убедить себя, что он не знал [война закончилась], чем столкнуться лицом к лицу с разрушением, порожденным его собственной глупой гордостью».0003
Онода был не единственным солдатом, которому было трудно поверить, что война закончилась. На самом деле многие японские группы продолжали сражаться еще долгое время после капитуляции страны. Двадцать один солдат был арестован на острове Анатахан в 1951 году. Тэруо Накамура, тайваньско-японский солдат, после окончания Второй мировой войны провел 29 лет в джунглях на острове Моротай в современной Индонезии. А Шоичи Ёкои скрывался в джунглях Гуама до 1972 года. Последний рассказал, что знал, что война закончилась уже 20 лет, но был слишком напуган, чтобы сдаться. Ключевое отличие, по словам Сериу, заключается в том, что многие другие японские несогласные «нашли способ жить в бывшей оккупированной стране» и даже в некоторых случаях создали семьи.
Онода, с другой стороны, «отказался жить в сотрудничестве с жителями [Лубанг]».
Добро пожаловать герою?
Когда Онода вернулся в Японию в 1974 году, его приветствовала толпа численностью до 8000 человек — момент, который транслировался в прямом эфире на NHK, национальной телекомпании страны. В то время Япония столкнулась с худшими экономическими показателями за два десятилетия, в то время как более прогрессивные взгляды на войну, которые включали искупление преступлений, становились все более распространенными. Онода своевременно напомнил о традиционных и положительных японских достоинствах храбрости, верности, гордости и преданности делу, которые были широко распространены в военное время. Его возрождение стало полезным инструментом пропаганды для могущественных консерваторов страны или, по крайней мере, хорошим отвлечением. «Он присоединился к могущественной фракции и играл роль, которая давала ему наибольшую выгоду», — говорит Трефальт. «Деньги, которые он заработал на безумии СМИ, всегда были лучше, чем жалкие ветеранские пенсии».
В своей книге «Отставшие в японской армии и воспоминания о войне в Японии 1950–1975 годов» Трефальт описывает полемику, возникшую в связи с мемуарами-бестселлерами Оноды. В одном случае ветераны войны столкнулись с Онодой на публичном мероприятии, посвященном презентации, «громко ставя под сомнение его аккаунт… и обвиняя его в том, что он состряпал кучу лжи», — пишет она. Два года спустя автор мемуаров Икэда Шин опубликовал свой собственный рассказ под названием «Герой фантастики», полагая, что это его обязанность сообщить общественности, что, по его мнению, Онода не был ни героем, ни солдатом, ни даже храбрым человеком. «Онода встречали как героя, — говорит Наоко Сериу о широте интерпретаций его характера, — но в то же время его видели жертвой, а затем критиковали как воплощение милитаризма». Прием Оноды, заключает она, «никогда не был однозначным».
Хироо Онода в 1974 году покидает джунгли Лубанга, где скрывался почти 30 лет. к субъективным фактам) в любом случае наивно-романтичен, он не одинок.
Это момент, который Penguin Random House подчеркивает в своем описании грядущего романа Вернера Херцога «Сумеречный мир», который частично основан на разговорах Герцога с Онодой перед его смертью в 2014 году. «Отчасти документальный фильм, отчасти стихотворение и отчасти сон… что-то вроде современной сказки о Робинзоне Крузо», — говорится в описании издателя. Очевидно, фантастические элементы легенды Оноды столь же заманчивы, как и ее спорные истины.
Миа Стюарт, работающая над документальным фильмом, предлагающим филиппинскую точку зрения на события, соглашается. На странице по сбору средств Search For Onoda Стюарт описывает, как ее собственная мать выросла в Лубанге, и ей рассказывали истории о «мифическом солдате», который прятался на окраине их деревни и причинял вред тем, кто приближался. «Легко романтизировать путешествующего во времени солдата, который отказывается сдаться, самурайского духа, выжившего», — говорит Стюарт в интервью BBC Culture. «Я [также] трепетал перед Онодой, когда впервые узнал о нем».
Но трейлер к фильму Стюарт подчеркивает важную правду, которая, возможно, занижена в других рассказах об этой истории. Для Оноды война не закончилась в 1945 году; но для филиппинцев на Лубанге это тоже не закончилось. И голос филиппинского народа должен быть услышан, «чтобы опровергнуть образ Оноды как героя и привлечь внимание и справедливость к жертвам и их семьям», — говорит она.
Стюарт призывает каждого, кто сталкивается с фильмом Харари или книгой Херцога, найти ее документальный фильм. И, возможно, с такой сложной, захватывающей и противоречивой историей, как история Оноды, этот простой вывод является и наиболее логичным. У каждой истории есть несколько сторон — правда, какой бы причудливой, фантастической или ужасной мы ни решили ее назвать, требует рассмотрения всех сторон.
Onoda: 10,000 Nights in the Jungle выходит в Великобритании и Ирландии 15 апреля.
BBC Culture была номинирована на премию Webby Awards 2022 за лучший сценарий.
