Из дневника самоубийцы: «Я ненавижу свою мать. Она сатана!»
Комсомольская правда
Результаты поиска
ПроисшествияЧППроисшествия: КРИМИНАЛ
Мария МИШКИНА, KP.RU-Красноярск
28 августа 2008 7:00
Жительницу Хакасии погубила религиозная община? [аудио]
— Я стучал в дверь, но Оленька не открывала. Потом я услышал, как разрываются бельевые веревки и что-то падает. Сбежал вниз как угорелый – жена лежала на асфальте с размозженным лицом и не дышала, — этот кошмар мужу погибшей девушки Андрею Токмачеву теперь сниться каждый день.
Из дневника погибшей: «Я ненавижу свою мать! Она сатана!»
Трагедия случилась в Саяногорске две недели назад. 31-летняя женщина выбросилась из окна собственной квартиры и разбилась насмерть. У нее остался грудной ребенок. Друзья и родственники погибшей считают, что до самоубийства ее довела религиозная община – Церковь христиан веры евангельской Прославления.
— Когда Оленьке исполнилось двадцать, подруга зазвала ее послушать джаз в Церковь Прославления, — вспоминает мама Ольги Токмачевой 
– У нас их две в городе. Туда половина нашей молодежи ходит. Они там слушают музыку, устраивают дискотеки. Оттуда моя дочь пришла совсем другая: тихая, вся в себе. После этого она начала ходить в эту Церковь каждый день. Стала более агрессивной. Со мной раньше всем делилась, а тут я для нее стала враг номер один. Ссорились постоянно. Я чувствовала, что теряю дочь.
Аудио: Татьяна Очакова
Однажды Татьяна Георгиевна заглянула в Олин дневник, а там такое! «Я ненавижу свою мать, она сатана!», — писала дочь. Перепуганная мама решила сама сходить в Церковь, где пропадала Ольга.
— Картина меня шокировала, — сжимает руки Татьяна Гергиевна. — Люди сидели в кружке и с закатанными глазами тараторили что-то невнятное. Дочь сказала, они так молятся. А я поняла, что вытаскивать ее оттуда надо, и срочно. Но все оказалось не так просто.
Все члены этой религиозной общины, и Ольга в том числе, платили в общую кассу «десятину» — 10 процентов от любого вида заработка.
А отпускать от себя денежный кусок никто не хотел. Тем более, что Оля тогда кондитером работала и неплохо получала.
— Их главный пастырь так мне и сказал: «Она наша прихожанка и у нее есть свои обязательства перед Церковью», — делится мама девушки. — Я перед ним на колени упала: «Сама вам деньги платить буду, только дочку отпустите», — но он мне отказал. Уговорами и молитвами мне все же удалось вырвать дочь из лап этих сумасшедших. Я ее покрестила и себя.
Все вернулось на круги своя. Ольга снова стала веселой, разговорчивой, вышла замуж. Но община ее в покое не оставляла. Оттуда каждый день сыпались звонки с просьбами и требованиями явиться в их главный офис. Девушка отказывалась. А иногда просто звонили и начинали дышать в трубку.
Из предсмертной записки: «Я онемела до времени. Так угодно Богу»
Два с половиной месяца назад Оля родила ребенка — Ванечку. Счастью родственников предела не было. Муж Ольги только и твердил, что живет с супругой как в раю.
13 августа Оленьке позвонила знакомая — Надя из религиозной общины. Сказала, что у нее горе какое-то случилось. Срочно потребовала приехать в их Церковь. Такси за Олей прислала. Девушка поехала.
— А на следующий день у меня был день рождения, — говорит Татьяна Георгиевна. — Оля пришла ко мне с Ванюшкой. Подала ребенка молча, а потом слогами заговорила, как глухонемая. Я конечно испугалась.
— Доченька, что с тобой? Не можешь говорить напиши на бумажке, -заплакала я. — Она написала белиберду какую-то: «Я онемела до времени. Это угодно Богу. Поздравляю с днем рожденья. День рожденья лучше, чем день смерти». Эту записку в милиции посчитали предсмертной. А потом зазвонил телефон. Дочь вздрогнула и отчетливо произнесла: «Если это Надя скажи, что я для нее умерла. Это будет для нее знак». Оказалась, и вправду Надя, я ей все так и передала. Точь-в-точь как дочка просила.
Потом Ольга оставила мне Ванюшку, а сама пошла за пеленками к себе домой. По крайней мере, она мне так сказала.
Я тогда и представить не могла, что дочь больше никогда не вернется…
Ольга все не приходила. Мама вместе с зятем отправилась на поиски. Первым делом — в коммуналку, где жила девушка.
Дверь была закрыта изнутри.
— Полчаса мы стучались. Она открыла. Мы глянули на Олю и ахнули, — говорит Татьяна Георгиевна. — Она ходит по кругу посреди комнаты, в руках книжку из этой общины держит, называется «Симфония», и что-то шепчет. Глаза безумные.
Мы к ней кинулись.
— Доча, давай домой, — плачу я, — Ванюшку кормить надо.
— Ты сатана, — закричала она на меня. — А ребенка у меня нет. Он умер, — и ринулась от нас бежать. Не догнали.
Искали ее до поздней ночи. Я в эту Церковь Прославления сунулась. А мне там и говорят: «Была у нас сегодня ваша дочь. Так что вы не беспокойтесь, если она к нам пришла, значит, все в порядке». Только через час Оля уже была мертва…
В полночь Андрей снова поехал в их коммуналку. Дверь была заперта. Услышал шаги, потом грохот.
Вскоре стало ясно: Оля выбросилась из окна. Андрей позвонил теще, разрыдался в трубку: «Нет больше моего солнышка»
— Я примчалась, — вытирает слезы мама Ольги. – Девочка моя лежала на асфальте. Она еще теплая была. В одном бюстгальтере и лосинах, которые я ей на день рожденье подарила. В крови вся. Лицо снесено. Меня еле от нее оторвали. Потом все как в тумане. Похороны, поминки…
Надя, у которой Ольга накануне была, с родственниками девушки и разговаривать не стала. Да еще и нахамила им: «Вы мне от Оли передали, что я для нее умерла, вот и отстаньте от меня». Приходил к Татьяне Георгиевне человек из Церкви Прославления. Только она его и на порог не пустила.
— Я не верю, что моя дочь сама кинулась в окно, — считает мама Оли. Ее довела до этого община фанатиков. Дочка так за эту жизнь хваталась. Даже в Церкви православной, рассмотрев обстоятельства гибели Ольги, мне дали разрешение на ее отпевание. Хотя самоубийц не отпевают. Мне батюшка так и сказал, что это заблудшие души ее разум затуманили.
Я не знаю, как мое сердце все это выдержит, но я ради внука буду крепиться. Хочу его вырастить хорошим человеком.
Гибель девушки — не первая…
Кстати, подобный случай самоубийства в Саяногорске не первый. Два года назад погиб молодой парень Владимир Стрельников, тоже прихожанин Церкви Прославления. Он сказал друзьям, что уходит завершить все свои дела. Поднялся на высокую гору и спрыгнул головой вниз. Через два дня нашли его тело. Другая прихожанка Церкви уже 10 лет лежит то в одной, то в другой психиатрической лечебнице.
Но все эти факты и подозрения родственников Ольги Токмачевой оставили следствие равнодушным.
— Одно с другим не связано, — сказал нам старший следователь Следственного Комитета при прокуратуре Саяногорска Артем Поздняков. – По этому делу была проведена проверка. В возбуждении уголовного дела отказано. Установлено, что это самоубийство. Девушка была дома одна. Из окна ее никто не толкал. А то, что она в этот же день была в Церкви Прославления – это не повод выдвигать обвинения.
Мама погибшей намерена подать заявление в республиканскую прокуратуру.
— Дочь мне уже не вернуть, но если докажут, что к ее гибели причастна Церковь Прославления – это откроет глаза многим ее прихожанам. Возможно, кто-то из них еще одумается и еще чьей-то смерти удастся избежать.
КОММЕНТАРИИ СПЕЦИАЛИСТОВ
Рашид Рафиков — начальник отдела по делам национальностей и религий администрации Красноярского края:
«Церковь Христиан», о которой вы говорите – одно из многочисленных протестантских направлений так называемых «пятидесятников». Они очень активно развиваются в стране вообще, и в крае тоже, среди последователей – много молодежи. Я не берусь точно сказать, сколько последователей нас в Красноярском крае, но возможно, не одна сотня человек. Подобные организации нам известны, действуют легально, как полагается, зарегистрированы.
А вот если в организацию ушел взрослый человек, добровольно, сделать тут уже ничего нельзя. По закону он сам распоряжается своей жизнью. И как бы не просили о помощи родственники, ворваться к адептам, например, с милицией, и увезти конкретного человека просто нельзя. А на каком основании это сделать?
Евгений Казанцев, руководитель информационного центра по вопросам деятельности нетрадиционных религиозных организаций при красноярской Епархии:
— Меня не удивляет то, что произошло в Саяногорске.
Все нетрадиционные религиозные организации действуют по методике, разработанной еще в 60-х 70-х годах в США.
Определенные манипуляции «растормаживают» у человека некоторые физиологические функции, и происходит выброс эндоморфина в кровь. Эндоморфин – это такой же наркотик, только «внутреннего производства», «гормон счастья». Человек испытывает эйфорию, а потом впадает от этого в зависимость, как любой наркоман.
Начинаются галлюцинации, человек слышит «голоса», испытывает резкую смену состояний. Человек перестает общаться с близкими, и полностью погружается в тот мир, где он получает «психологический наркотик». В итоге это приводит к полному разрушению нервной системы, и нередко – к суициду. В Красноярске, например, после занятий в секции «ушу» с психологическими тренингами девочка сначала попала в психиатрическую клинику на Кутузова, а потом утопилась.
Мама пыталась доказать вину «гуру», даже делала экспертизу в институте Сербского. Но ничего не добилась, в милиции даже дела не завели. Доказать, что человек покончил с собой из-за посещения секты, невозможно. Другой красноярской семье повезло больше: мать сумела вытащить дочку из очень деструктивной секты, но они были вынуждены уехать далеко-далеко от Красноярска, сменить место жительства. Вообще, главное со стороны родителей, которые оказались в подобной ситуации – это терпение и любовь. У многих не выдерживают нервы, они начинают давить на ребенка, начинают таскать его по милициям, психиатрам.
Это однозначно приведет к разрыву.
Отец Иоанн Боев, помощник секретаря красноярского краевого епархиального управления:
— Заставить человека отказаться от родителей, от социальных связей – это первая задача религиозных сект. Разорвав все связи с близкими, человек оказывается в тупике, из которого для него нет выхода. В православии все иначе: семья и близкие люди ставятся во главу угла, любовь к ближнему, молитвы за близких – на первом месте. Если в вашей семье кто-то начал втягиваться в секту, я бы посоветовал обратиться в местную епархию. Практически в каждом регионе есть реабилитационные центры, где реально помогают людям вернуться в нормальную жизнь. Такой есть в Красноярске, при храме Святого Семейства на улице Кутузова. Хороший центр действует в Новосибирске, при храме Александра Невского.
Возрастная категория сайта 18+
Сетевое издание (сайт) зарегистрировано Роскомнадзором, свидетельство Эл № ФС77-80505 от 15 марта 2021 г.
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР — НОСОВА ОЛЕСЯ ВЯЧЕСЛАВОВНА.
ШЕФ-РЕДАКТОР САЙТА — КАНСКИЙ ВИКТОР ФЕДОРОВИЧ.
АВТОР СОВРЕМЕННОЙ ВЕРСИИ ИЗДАНИЯ — СУНГОРКИН ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ.
Сообщения и комментарии читателей сайта размещаются без предварительного редактирования. Редакция оставляет за собой право удалить их с сайта или отредактировать, если указанные сообщения и комментарии являются злоупотреблением свободой массовой информации или нарушением иных требований закона.
Красноярский филиал АО ИД «Комсомольская правда»: 660022, г. Красноярск, ул. Никитина, дом 3, литера «б». Контактный тел. +7 (391) 206-96-52, 206-96-53, 206-96-54. Email: [email protected]
Исключительные права на материалы, размещённые на интернет-сайте
www.kp.ru, в соответствии с законодательством Российской
Федерации об охране результатов интеллектуальной деятельности
принадлежат АО «Издательский дом «Комсомольская правда», и не
подлежат использованию другими лицами в какой бы то ни было
форме без письменного разрешения правообладателя.
Приобретение авторских прав и связь с редакцией: [email protected]
Я ненавижу свою мать
10 деньги, ненависть, обида
Я просто хочу поделиться с вами со всеми тем, о чем молчать у меня уже просто не осталось сил. Говорю сразу, тема не веселая. Это уже не просто просьба совета или помощи, а настоящий крик души.
Начну с представления вам моей матери и почему я ее ненавижу. Ее зовут Людмила, ей сейчас 46 лет. Мне на данный момент 17, то есть родила она меня где-то в 28-29 лет. После моего рождения отец отказался от меня. Я ничего кроме его имени (Женя) про него не знаю и никогда его не видел.
Потом она родила от двух других мужчин двух девочек (Оля и Катя), которые младше меня на 4 и 6 лет.
Ни с кем из наших отцов она в браке не состояла. То есть все мы являемся незаконнорожденными. Все они так же отказались от своих детей. То есть фактически она нас всех нагуляла и, судя по всему, даже не планировала рождение никого из нас.
Сейчас Оле 13 лет, Кате 11. Никогда мать не была замужем и ispovedi.com фактически у нее всегда отсутствовала личная жизнь. А все из-за ее родителей, которые практически до моего рождения растили ее в тотальном контроле и не отпускали, даже когда она была взрослая. Поэтому она и не способна построить нормальных отношений с противоположенным полом и вообще людьми. Нас она растила совершенно одна, практически нигде не работала, нам все это время помогает монастырь и несколько других знакомых, так как у моей матери нет даже профессионального образования.
Если написать коротко, то моя мать совершенно ничего из себя не представляет. Вот вообще ничего. У нее полностью отсутствует личная жизнь, работа, интересы, она никак не развивается и не желает развиваться, практически не следит за своей внешностью.
Она просто ничтожество! Но настал момент рассказать, почему же я так ненавижу человека, которому как может сначала показаться, надо сочувствовать. А все из-за того, что имея целый букет психотравм, комплексов, страхов она в придачу полнейшая эгоистка. Она всю жизнь нас всех воспитывает так, будто мы ее собственность и не имеем права на личную жизнь, свое мнение, ispovedi.com интересы, друзей и другие человеческие права. Она считает, что если она нас родила, то мы не отдельные личности со своей судьбой, а ее персональная прислуга, которая должна сутками выслушивать ее жалобы на жизнь, здоровье, «какаяжеонанесчастная» и прочее. Хотя она даже не пытается что-либо изменить в своей жизни!
Нам по ее больным рассуждениям не желательно развиваться и набираться жизненного опыта, а нужно сидеть до конца жизни рядом с ней и выслушивать ее бесконечное нытьë. А сейчас, когда мне уже почти 18 лет (1 января будет) и совсем скоро я стану официально взрослым (хотя живя в такой семье мне пришлось взрослеть гораздо раньше), она видимо чувствует, что скоро потеряет надо мной контроль, и всеми силами старается не допустить того, чтобы я стал взрослым и самостоятельным, попросту сбежал от нее.
Ибо из-за ее характера находится рядом с ней просто невозможно. И с каждым днем все хуже.
Точно так же происходит с моими младшими сестрами. Она точно так же не отпускает их от себя. Она видимо даже не желает осознавать ispovedi.com того, что мы не ее собственность, а люди. Мы не просили себя рожать. Мы люди, а не плюшевые игрушки, которыми можно играть, как хотеть.
Что мне делать в данной ситуации я не знаю, но совершенно уверен, что я всеми силами буду стараться уехать от нее как можно дальше и свести общение к минимуму. Ибо иначе я просто сойду с ума. Как будут действовать мои сестры, я не знаю.
Автор: Вадим
Я пришел к выводу, что ненавижу свою мать. Я действительно чертовски ненавижу ее. Я ненавижу ее, как бурлящие, сотрясающие пупок волны моей депрессии, волны, в которых я тону и мечтаю утопить ее. Боже мой, я грешник, и я грешу, но мне все равно. ш-т. Я иду к ч
Я пришел к выводу, что ненавижу свою мать. Я действительно чертовски ненавижу ее.
Я ненавижу ее, как бурлящие, сотрясающие пупок волны моей депрессии, волны, в которых я тону и мечтаю утопить ее.0004
Боже мой, я грешник, и я грешу, но мне плевать. Я попаду в ад — в горящий ад, где мои прекрасные волосы, текстура, длина и блеск которых достались мне от ее метисской стороны семьи, как она любит напоминать мне, наверняка обожгутся, а моя кожа зажарится, отвалится… костяной стиль.
Даже после этой мысленной картины мне все еще хочется задушить ее храп. Сейчас 5:00 утра, и я могу поблагодарить петушиного петуха за звонок для пробуждения. Жаль, что я так поздно встал. Мой разум — водоворот, темнее моей кожи, кожи темнее, чем у любого из моих братьев и сестер. Это то, что она отмечает даже по сей день. Она заявляет об этом как о наблюдении, аномалии, которую она не может понять. Да, я другой, внутри и снаружи, особенно внутри, и она отмечает каждую словесную ноту моего «Как ты стоишь так?» различия. За это так и хочется крикнуть ей, киноактрисе-драматургистке: «Что ты такая чертовски узколобая, расистка, ханжа, болтливая сука!»
Боже мой, я тоже грешник и лицемер.
Я являюсь школьным советником в AIHS и учителем жизненных навыков для четвероклассников. Какой-то я тренер по жизни, мысленно замышляющий убить свою мать. Я люблю свою работу, во всяком случае, консультирование. Я чувствую себя целеустремленным. Я люблю помогать. Мне нравится чувствовать, что меня ценят. Мне нравится чувство близости, доверие, которое я получаю. Я люблю быть любимой и знать, что я не недостоин, и я принадлежу. Но больше всего мне нравится то, что я не настолько облажался, как заставляет меня чувствовать себя моя мама.
Боже мой, есть часть работы, связанная с жизненными навыками, которую я почти ненавижу. Я часто использую ненависть в своей голове. Мысли никто не читает, слава богу. Говорить, думать, чувствовать громадность этого слова или просто использовать его бессмысленно — вредно для души, я знаю. Но у меня нет души. Это ее слово против моего: «Ты нехорошая девочка». Да, права детей есть, но кого я обманываю? Я уже не ребенок, хотя она и обращается со мной как с рыжеволосым пасынком, а родители в этой стране всегда правы.
Права детей! Ха-ха. Я могу быть стервой и смеяться, как мелхорская шлюха, и говорить, что права детей — это «да-да», точно так же, как права геев и лесбиянок в этой стране. Но да, я ненавижу преподавательскую часть. Мне так плохо, а детям скучно. Что ж, я называю их детьми, но большинство из них сделали больше, чем я, по крайней мере в сексуальном плане, за всю мою четвертьвековую жизнь. А что я знаю о жизни? Только то, что я ненавижу жизнь, которой живу.
Боже мой, я неблагодарна за то, что живу и ненавижу свою жизнь. Я точно попаду в ад. Конечно вещь. Есть три класса четвертой формы: 4 Jag (сокращение от Jaguar, класс науки), 4 Jab (сокращение от Jabiru Stork, деловая толпа) и 4 Tap (сокращение от Tapir, команда искусств). В каждом классе по 40 учеников, и я должен научить их тому, как устроен мир. На этот раз я должна смеяться, как мадам из некоего борделя Мельчора. Что я знаю о жизни? Самое далекое, что я видел, это Четумаль, и это было когда-то, верьте этому или нет, и много полнолуний назад.
Итак, я быки—т. Я наполовину библейский, как будто я так хорошо знаю книгу, на четверть выпускной пригласил приглашенного оратора и на четверть Чопра. В основном они хотят, чтобы я закончил, чтобы они могли получить пропуск со следующего урока под предлогом головной боли или менструальных спазмов, чтобы они могли пнуть его в моем кабинете кондиционера или естественном кондиционере под одним из миндальных деревьев, прямо за моим окном. где мои глаза могут контролировать их движения. Никто не покупает то дерьмо, что я продаю, кроме него.
«Дорогая Гауда, гьяал! Потерять хлеб и масло, которые вы хотите потерять?» Я задремал, думая о нем.
Боже мой, я попаду в ад. На этот раз, черт возьми, конечно.
Она лает на меня, тащит «гьял», как дохлую собаку по дороге, и я действительно чувствую, как она сбивает меня с ног своими словами. Дорогая мамочка почти не произносит моего имени. Иногда я задаюсь вопросом, использует ли она слово «гьял» для того, чтобы трахнуть меня, например: «Ты все еще живешь под моей крышей.
Это мои правила. Я прав, а ты ошибаешься, гьял. Иногда она также использует слово «женщина». «Ты должен стыдиться. Большая женщина, как ты. Нет человека. Никаких пикни. И она кривит свои маленькие губки.
Она захлопывает дверь перед моим носом. Я встаю. Утренний ритуал как обычно — я делаю всю уборку перед купанием и переодеваюсь на работу. Я приготовила ужин с прошлой ночи. Я удивлен, что до сих пор не слышу жалоб. Я оборачиваюсь и вижу хорошо знакомые мне глаза. Они плюются ядом. Я оглядываюсь. Что я не сделал? О, я оставил стакан с прошлой ночи на экономке места, смертный грех в ее хорошей книге. Я никогда не был в ее благосклонности. Это призовая корова, мой старший брат. «Призовая корова» — так его называл мой другой брат. Но Кеван мертв. Мы не говорим о нем. Думаю, для нее это стыдно. Может быть, это вина. Если кто-то спросит, как он умер, я просто скажу, что его убили. Мой взгляд говорит о том, что тишине пришел конец. Киван, я скучаю по нему. Мы были двумя мятежниками без причины, и я скучаю по нему.
Я тоже скучаю по сестре. В последнее время мы действительно как сестры, все равно ссоримся, ссоримся, после того, как были так близки. Она и моя мама сладкие теперь как жирные муравьи и сгущенка. Кажется, она забыла, что однажды она привела домой испанца, и моя мама сказала: «Он никуда не годится, потому что испанцы захватывают нашу страну». Она привела домой мужчину-криола и сказала: «Он недостаточно амбициозен, потому что он строитель и не сможет хорошо к тебе относиться. Ты хочешь идти назад? Ты хочешь жить в соломенном доме и с земляным полом? Тогда моя сестра сделала немыслимое и стала встречаться с парнем из Дангриги. Прежде чем мама успела выгнать ее из дома, она подала документы на визу в США, получила пять лет и через пять дней уехала в Монтану. Мою сестру зовут Ханна, и все жители деревни спрашивают: «Как дела у Ханны Монтаны?» У Ханны было несколько причин уйти. Ханна тайно сбежала, унося с собой тайну нашей семьи.
Меня зовут Дженнифер, и у меня тоже есть секреты.
Я тайно готовлюсь к GRE. Я тоже убегу. У меня есть участок земли, за который я заплатил, и я буду использовать его в качестве залога. Я получу кредит и степень магистра психологии. Если я останусь здесь достаточно долго, я сойду с ума больше, чем кокосовый орех, и мне будет хуже, чем любому пациенту, которого я смогу проконсультировать.
Меняю быстро. Я ношу в основном платья и глажу свои пять платьев с вечера воскресенья. Я ненавижу свое тело и не прошу здесь у Бога прощения. Все подходит как пин-ап. Моя тетя, которую я люблю, на случай, если вы думаете, что я не способен любить, моя тетя, которую я люблю, игриво щиплет меня и называет мое тело толстяком — «Мисс Коренастый-Чучек». Что ж, тетя Мария, хотелось бы мне быть плоской, как у белой женщины — ни сисек, ни летучей мыши, ничего.
Я ухожу. Я оставляю маму смотреть одно из утренних телешоу Белиза. Политика — это разговор. То же дерьмо, другой день, насколько я понимаю. Я говорю ей, что ухожу, и позвоните мне, если ей что-нибудь понадобится из города.
— Да, да, — небрежно отвечает она. Она может позвонить. Разговор точно будет короткий, краткий список того, что нужно дому. Она напомнит мне о самом важном. Может быть, сегодня, если она позвонит, это будет: «И не забудь зубную пасту, иначе ты будешь работать с желтыми зубами, такими как джунджо».
«Не буду». Я мог бы сказать. И она повесится. Конец разговора.
Раннее утро, жарко. Действительно влажно. Это тропики, чего мне ожидать? Теперь, прежде чем вы подумаете, что я буду ругаться из-за погоды, из-за того, что живу здесь, я здесь, чтобы сказать вам, что я не из тех белизцев. Если я хочу уехать, то не потому, что страна мне что-то делает. Я просто хочу уйти от нее. Конец разговора.
Я ношу большие жуки. В каком-нибудь фильме Marvel они сделали бы меня невидимым. Они помогают, однако, как барьер. Моя депрессия. Оно овладело мной. Это мое проклятие, с которым я один должен справиться. Моя мать отрицает, что я болен. Она сказала психиатру в лицо: «Она не больна.
Отвратительно, да. С Дженнифер все в порядке. Но с тобой должно быть что-то не так, раз ты не знаешь свою задницу от локтя. Расскажу вам об этих кубинских врачах. Держись своего, я говорю. Конец разговора.
Моя депрессия бывает приливом и отливом. Во время прилива я тону в волнах цвета индиго, один в безумном море, борюсь, пытаюсь дышать и борюсь за то, чтобы выбраться на поверхность. Я один в этой борьбе. Я один в этой битве, пока море не решит выплюнуть меня из своих жестоких изгибов, и я все еще один во время отлива. Я один, и все, что я хочу сделать, это умереть. Но я живу снаружи, где мои ноги стоят на суше. На суше я должен делать вид, что не вхожу в один процент. Новая нормальность — это когда я надеваю комедийную маску и улыбаюсь лучом V значит Вендетта, даже когда все, о чем я могу думать, — это смерть. Я улыбаюсь. Конец разговора.
Мне нравится держаться подальше от преподавателей в школе. Персонал знает это, и я знаю, что они не любят меня за это. Однако с таким персоналом в AIHS они будут ненавидеть вас только за то, что вы являетесь частью работы, которую они так ненавидят.
Конечно, конечно, они не любят меня за то, что я сижу в офисе AC, в то время как они жарятся в аду рабочего класса. Мужчинам я нравлюсь немного больше, чем женщинам. Я самый младший в штате, и я полагаю, что у них чешутся промежности, когда я иду в их направлении. Женщины не любят меня, потому что я хорошо одеваюсь. Если бы они только знали, что моя одежда — подарок моей сестры, а платья я до сих пор должна купить в «Леди Бутик». В основном они ненавидят меня, потому что все ненавидят директора, хотят переворота, а я его ближайшее доверенное лицо. Они думают, что мне сойдет с рук убийство, только если я преподаю три класса. Они думают, что я его шпион. Конец разговора.
Я смотрю на свое расписание и стону. У меня в классе 4 тап-художника. Он в классе. Я качаю головой и кусаю «черт возьми». По крайней мере, это в начале дня, и я могу покончить с этим. Знаете, это милое занятие, как проходят занятия. Но вы не понимаете, он в том классе. Он сидит в третьем ряду от двери, прямо перед классом.
Я вхожу. Он первым поднимается со своего места: «Доброе утро, мисс Слашер». Его мундир безукоризненно выглажен; Я вижу складки. Он такой аккуратный молодой человек. Мой маркер для белой доски падает, когда все садятся. Он падает на землю и поднимает его.
«Я стер доску перед тем, как ты вошла, мам». Его глаза — это то, что люди видят в первую очередь. Они большие и яркие, два созвездия на его лице. У него глубокие зрачки, маленькие черные планеты, а радужная оболочка обвивает их, как кольца Сатурна, светло-коричневого цвета красного дерева.
Он протягивает мне руку, чтобы взять маркер. Я боюсь дотронуться до его руки. Если, глядя в его глаза, по моей коже пробегут мурашки, я буду лихорадочным месивом, если задену его кожу.
Я отворачиваюсь от него и прошу положить на стол, спасибо. Я преподаю в конце класса, и он оборачивается, чтобы посмотреть на меня. Я наполовину знаю, что говорю. Это полутранс, когда я в этом классе и смотрю на звезды.
К счастью, прозвенел звонок.
Я попаду в ад за то, что меня влечет к ученику, но у меня нет души, которую нужно спасать. Тем не менее, я избегаю его и мыслей о нем. В этом сценарии нет никаких счастливых моментов.
К концу учебного дня лиловые облака лопаются, как перезревшие звездчатые яблоки. Студенты ищут убежища в моем офисе, мешая мне подводить итоги дня. Я знаю, что мне придется задержаться, чтобы закончить, но я счастлив слушать их и участвовать в их невинной болтовне. Я понимаю, как сильно я скучаю по своей сестре, как сильно я скучаю по общению с ней, по настоящему рассказывая ей вещи. Я рассказывал ей о нем, и она скандально смеялась. Ханна поможет мне пройти оставшуюся часть семестра, пока он славно не закончит учебу и не перестанет насмехаться над моими мыслями своим благословенным предвидением. Дождь стихает, и студенты легко покидают мой офис. Я начинаю заканчивать, но ливень начинается снова, на этот раз с молнией и громом. Я звоню в офис мистера Талси. Он отвечает, и я говорю ему, что мы могли бы провести наше еженедельное собрание сейчас, вместо того, чтобы оставлять его на утро, потому что никто из нас не может вернуться домой в такую погоду.
Он соглашается и предлагает подвезти меня домой.
Дверь открывается, гремит гром. Я пристально смотрю.
«Юлий».
Он промок до нитки и выглядит как герой любовного романа, за исключением того, что его сумка покрыта розовым пластиковым пакетом. Я не могу не улыбаться. Он улыбается в ответ. Возможно, он прочитал мои мысли о его сумке.
«Входите. Я вижу, ваша сумка хорошо прикрыта». Он снова улыбается.
«Нельзя мочить книги. Очень дорого, мэм.
Он называет меня мамой, а не обычной мисс. Он приклеился к тому же месту.
«Вы можете войти». Я повторяю.
«Я промок насквозь. Я намочу твой кабинет».
Звонит телефон, это мистер Талси, который интересуется, не ударила ли меня молния. Он ждет нашей встречи. Встреча будет короткой. Я уверен, что смогу уговорить мистера Талси отвезти Джулиуса домой после нашей встречи. Кого я шучу? Я могу заставить мистера Талси уйти от жены, но я рада, что он такой профессионал. Я, с другой стороны, ну, непрофессионализм — это эвфемизм для моей влюбленности в Джулиуса.
Я попаду за это прямо в ад, гарантирую.
Я рассказываю ему о своем плане, чтобы мистер Талси подвез его. Я говорю ему подождать меня. Я даю ему мешок для мусора, чтобы он расстелил его на диване и посидел, пока я на собрании. Я оставляю свою сумочку и все остальное. Я полностью доверяю ему.
Встреча длится всего двадцать минут. Когда я возвращаюсь, его нет в офисе. Думаю, я слишком долго тянул. Я сосу зубы. Я имею наглость немного злиться на него. Очень жаль.
Мистер Тулси медленно едет по бульвару, моросит дождь. Джулиус идет домой с этим нелепым розовым полиэтиленовым пакетом на рюкзаке. Директор замедляет свою машину, слегка опускает пассажирское стекло и спрашивает Юлиуса, не хочет ли он подвезти. Джулиус отказывается и смотрит на меня, глупо улыбаясь, и я не уверен, что мне это нравится.
Он продолжает улыбаться до конца недели. Это злая, озорная ухмылка, и она мне определенно не нравится. Он всегда был вежлив, с обворожительной улыбкой школьника, но никогда так прямо.
Это доставляет мне дискомфорт, и мне часто приходится оглядываться, чтобы убедиться, что у меня не работает гардероб. Я имею в виду, что такого чертовски смешного?
В следующий понедельник он заходит в мой офис и спрашивает, все еще улыбаясь. — Ты когда-нибудь залезал в свой средний ящик?
«Что?» — спрашиваю я сбитым с толку и немного сбитым с толку.
«Я оставил тебе кое-что там».
С этими словами он уходит.
Я лихорадочно роюсь в среднем ящике. Есть бумага, сложенная вчетверо. На одной из четвертей написано аккуратным курсивом: «Мисс Слашер». Внутри аккуратным почерком написано: «Ты мне нравишься. Это может навлечь на меня неприятности, но вы стоите того, чтобы рискнуть. Я бы рискнул чем угодно, лишь бы держать тебя за руку. Ты прекрасна, как звезды в безоблачную ночь. Ты пленил меня, и твоя стрела вонзается глубоко. У меня не было бы этого по-другому. Ваш, Джулиус.
Я комкаю бумагу и выбрасываю ее в корзину для мусора. Мои руки в моих волосах.
Боже мой на небесах, кто собирается отправить меня прямо в ад. Я достаю его, разглаживаю и читаю снова. И опять. И опять. Я прочитал ее в автобусе по дороге домой. Я читал ее в ванной. Я читал ее в своей спальне. Его слова потрясающие сонеты, и если у меня и есть душа, они ее тронули.
Кеша Пейрефит — писательница из Белиза и автор предстоящего сборника рассказов «Что, если… я люблю тебя и другие истории».
Я ненавижу свое тело, потому что моя мать ненавидела свое
Воспитание
9 0002 от Эмма Стовалл
Gravity Images/Getty
Свою первую диету я села в семь лет. У меня не было лишнего веса; Я была здорова и активна, с загорелой кожей и царапинами на коленях, доказывающими это. Но я была в восторге от диеты, потому что мы с мамой занимались ею вместе.
Например, видеоролики с упражнениями, которые она каждый день включала в видеомагнитофон, или позы йоги, которые мы выполняли каждое утро, или занятия аэробикой, на которые я сопровождал ее в спортзале (в комплекте с трико и гетры). Я боготворила свою маму и хотела быть такой же, как она, поэтому хваталась за любую возможность делать то, что делала она.
Она никогда прямо не говорила мне, что быть толстой стыдно, но я понял это громко и ясно. Она перестала носить шорты где-то в середине тридцати пяти, потому что, по ее словам, ее ноги были «слишком тяжелыми», хотя в то время она, вероятно, не весила больше 110 фунтов, и «слишком венозными», потому что беременность вызвала пару небольших высыпаний. сосудистые звездочки. Но она гордилась тем, что весила меньше ста фунтов, когда они с моим отцом поженились, и это, как она каждый раз добавляла, после рождения двоих детей. Я уверен, что любые килограммы, которые она набрала с тех пор, больше давили на ее самооценку, чем на ее фактическое тело, потому что для любого, кто смотрел на нее, она была воплощением целей тела 80-х: стройной и гибкой.
Courtneyk/Getty
Getty Images/iStockphotoЕе мать, моя бабушка, была толстой – и это было одной из ее черт, которые мне больше всего в ней нравились, удобное, мягкое тело бабушки, ее мягкие руки и уютные колени всегда открыты . Но рассказ, который я получил от мамы и бабушки, был только о том, какой красивой бабушка раньше была . «Она не всегда была толстой», — говорила моя мама, как будто это было искупительным качеством. На стене в ее доме висела ее фотография, когда она была моложе, когда она была больше похожа на мою мать, в 19-й рубашке.Волна 40-х годов в ее волосах и яркая помада. Смотрит с горящими глазами на фото, как кто-то, кто раньше существовал, но больше не существует. Никто не говорил вслух, что тогда она была красивее. Им не нужно было, потому что я понял.
Когда я был в восьмом классе, моя мама искала для меня психолога, потому что беспокоилась, что я слишком много ем. Я, вероятно, набрала пару фунтов, как обычно делают девочки-подростки, и она была полна решимости исправить меня. Я не знаю, думала ли она когда-нибудь, что я могу жадно наброситься на еду, которую мы получили, потому что мы были бедны, а я был голоден. Когда мой отец оставил нас на произвол судьбы, мы жили на продовольственные талоны и коробки консервов с пометкой «Сельский кризисный центр». Когда в доме была еда, я знал, что слишком скоро ее не станет, так что да, может быть, я действительно ел ее слишком жадно — хотя бы в рамках подготовки к тому времени, когда наши шкафы снова опустеют. Интересно, приняла ли она во внимание социальную агонию того времени, когда родители моей подруги сказали ей, что она больше не может ночевать в нашем доме, потому что у нас «не было еды».
Когда была еда, все было хорошо. Когда его не было, все было плохо. Но если я его съел, то сделался бы толстым, что тоже было плохо.
AleksandarNakic/Getty
Getty ImagesУ меня никогда не было шанса на здоровые отношения с едой или со своим телом. Ни единого шанса.
Моя мать признает, что это родовое проклятие.
«Раньше я боялась набрать вес», — говорит она мне теперь, когда она стала старше и более спокойно относится к своей фигуре или, по крайней мере, смирилась с ней. «Я помню, как мама плакала, примеряя купальники. Мама и бабушка говорили: «Оно подкрадывается к тебе!», как будто это была какая-то угроза».
Они сказали бы ей это в качестве предостережения, ее собственная мать и бабушка, обе кругленькие и степенные, сочувствуя этому за чаем или щелкая зеленой фасолью на заднем дворе. Моя мама была худощавым ребенком, до такой степени, что стеснялась своих торчащих ключиц. Она была построена иначе. И люди, которые любили ее, упорно трудились, чтобы удостовериться, что ее не постигнет та же участь, которая заставила их предупреждать и вздыхать о том, как бы они хотели, чтобы все было по-другому.
Десятилетиями она изо всех сил пыталась избежать надвигающегося призрака увеличения веса. И в процессе она обрекла меня на то же самое.
Не могу сказать, когда в последний раз я был доволен своим телом; может быть, никогда, даже тогда, когда мое тело выглядело так, как я бы хотел, чтобы оно выглядело сейчас.
Мой вес — йо-йо, мои привычки в еде — маятник, который качается от режима «нахуй», когда я ем все, что попадается на глаза, обратно к панической одержимости «о боже, что я наделал» каждой калорией и углеводом. Неважно, что у меня крепкое сердце и мускулы и крепкое здоровье, или что это тело родило и вскормило детей и заслуживает чертова передышку. Как и моя мама, я отказываюсь носить шорты. Когда я смотрю в зеркало, мой взгляд притягивается к обвисшим частям тела, творожным бедрам, к тем самым лопнувшим капиллярам, о которых оплакивала моя мама.
Я ищу себя в зеркале. И неудивительно, что я не могу найти его там, но я не знаю, как искать где-то еще.
Моя мама думала, что делает мне одолжение, прививая мне эти привычки. Так же, как ее мать и мать ее матери. Она не делала ничего из этого, чтобы быть жестокой. Она думала, что, настроив меня на всю жизнь на «здоровое» питание и физические упражнения, мне никогда не придется беспокоиться о том, что мой вес «ползет ко мне».
