Общество и государство, 9 августа 2019, Православие и мир «Нас отправили домой умирать! Что делать?» Как поддержать онкобольного, если до него – 3 тысячи километров «У женщины во время лечения появились метастазы в легких, и в графе «Стадия» она написала: «Мне никто не объяснял, но думаю, что третья». А я читаю выписки и понимаю, что мне надо сообщить ей плохие новости». Полгода назад Фонд профилактики рака запустил сервис бесплатных консультаций для онкологических пациентов и их близких «Просто спросить». Молодые врачи – эксперты проекта – рассказали «Правмиру», с какими проблемами столкнулись их пациенты, как отвечать в ситуации, когда человека не спасти, и о чем стоит задуматься онкологам и людям, которые боятся заболеть. Врачи не разговаривают с пациентамиЕкатерина Коробейникова, онколог-химиотерапевт: Люди нам пишут отовсюду — из Москвы и Петербурга, из регионов, были заявки с Сахалина, из Грузии, Украины, Казахстана. И в целом все вопросы сводятся к одному — «Что нам делать дальше?» Человек стоит на перепутье и не знает, в какую сторону двигаться. Иногда пишут люди, которым везде отказали, врачам кажется, что все методы лечения опробованы. И человек или его родственники хотят узнать, а можно ли еще что-то сделать? Чаще всего это достаточно эмоциональная формулировка «Нас отправляют домой умирать! Куда мне идти и что делать?» Но здесь сложная ситуация. С одной стороны, в заявке сами люди описывают историю болезни с момента постановки диагноза, с другой стороны — прикрепляют выписки, КТ, МРТ, и мы видим еще и сторону врачей. И зачастую бывает диссонанс — пациенту или близким кажется, что их «отфутболивают», а человек в отличном состоянии, бодр, активен, но анализы и выписки показывают, что состояние очень тяжелое, организм истощен, а значит, еще одним курсом химии мы только навредим — насколько серьезная болезнь, настолько серьезные и лекарства и побочные эффекты. Я понимаю пациента и его родственников — это жуткая ситуация, но понимаю и врачей, которые уже ничего не могут сделать. И мне кажется, проблема в общении. У врача нет времени сесть и спокойно поговорить, объяснить. В российской медицине плохие новости чаще всего обрушиваются на пациента и его семью, как ведро холодной воды, но есть международные алгоритмы, как нужно сообщать. Если ответить на все вопросы семьи, грамотно объяснить, то приходит понимание ситуации, и врачи и пациенты вместе с родственниками оказываются в одной команде, а не на противоположных сторонах баррикад. Конечно, никто не исключает ситуации, что это дефект оказания медицинской помощи — возможности лечения еще есть, но либо врачи их не знают, либо в конкретно этой больнице таких нет. И я в таком случае всегда говорю, что нужно услышать мнение еще одного специалиста, но консультация обязательно должна быть очной — врач, который видит пациента, имеет преимущество перед тем, который читает только документы. И если человек из региона спрашивает, куда приехать в Москве или Петербурге, то это косвенно указывает, что состояние пациента еще удовлетворительное, раз он сам может передвигаться. Если же в заявке я вижу фразы «пациент лежит, не встает, не может сам себя обслуживать, ничего не ест, худеет, его постоянно тошнит», то здесь, наверное, и другие консультации не нужны… И в ответе указываю: «Если основываться на тех документах, которые вы предоставили, то действительно дальнейшим лечением мы сделаем только хуже. И если ваш врач сказал, что не будет делать курс химиотерапии, обсудите, что можете сделать еще». Но обычно в таких ситуациях родственники сами уже все понимают и спрашивают, как облегчить состояние, и мы рассказываем, что есть центры паллиативной помощи, и даем их контакты. *****Для меня самыми цепляющими становятся ситуации, когда пациенты в молодом возрасте. Чаще всего это женщины тридцати с небольшим лет с опухолью молочной железы. Сразу думаешь, что это опухолевый синдром с мутациями — болезнь достаточно злая, но читаешь заявки и понимаешь, что пациент не до конца понимает серьезность ситуации. И в ответах стараюсь акцентировать на этом внимание. Однажды женщина 35 лет спросила: «До операции мне провели химиотерапию, и врач говорит, что после химиотерапии опять нужна. Но я от всего уже настолько устала. Действительно ли это надо?» И я отвечаю: «Я понимаю, что вы устали — это длительное лечение, и вы так много уже прошли, но сейчас та химиотерапия, которую вам рекомендует лечащий врач, действительно необходима. И это еще один рывок». И объясняю, почему важно: «После операции мы не можем быть на 100% уверены, что не остались раковые клетки, и именно на них направлена терапия. Проведены колоссальные исследования, показывающие, что результат после этого лучше. Но, опять же, решение принимает сам пациент — не хочется на него давить и ставить перед фактом, врач только рассказывает о вариантах. У нас в клинике была пациентка, которая категорически отказалась от химиотерапии, и тогда мы предложили альтернативу — чаще наблюдаться у доктора, чтобы держать ситуацию под контролем. *****Один вопрос поставил меня в тупик — женщина написала: «Я считаю, что мои врачи меня абсолютно неправильно лечили. Скажите, куда пожаловаться, чтобы их посадили?» И я читаю описание клинической ситуации и понимаю, что… этому человеку сейчас нужно принимать лечение, то есть приоритеты должны быть немного расставлены иначе. И хочется посоветовать ему новые методы диагностики, а тут такой вопрос в лоб… Но понятно, что не от прекрасного внутреннего состояния возникают такие мысли, а, опять же, из-за дефекта общения между врачом и пациентом. Говоришь: «Да, вы имеете право подать жалобу в Росздравнадзор, но я вас очень прошу — даже если вы решите так делать — сейчас обратить внимание на свое здоровье. Я никогда не буду писать: «Вы знаете, ваш врач вас совершенно неправильно лечил, а я сейчас расскажу, как надо». Мы не были на месте этого врача в тот момент, не смотрели его глазами на ту ситуацию. Я всегда стараюсь акцентировать внимание на то, что есть сейчас, иначе мы только сделаем пациенту хуже. И в любом случае это не какое-то оценочное суждение по отношению к врачу. Мне немножко непонятно с человеческой точки зрения, как можно подниматься в глазах пациента за счет другого доктора. *****Заявки нам поступают анонимно — мы не знаем фамилии и отчества человека, а видим только регион, пол, возраст, допустим, «Иркутская область, мужчина 70 лет» и описание клинической ситуации. Но за каждой заявкой всегда стоит человек — либо сам пациент, либо очень заботливая жена, сын, дочь. Бывают и более простые вопросы: «Препарат в больнице закончился, и мне предложили заменить вот таким. Скажите, они одинаковые, это нормально?» Но всегда хочешь дать самый грамотный совет, согласно международным рекомендациям. В каких-то сложных ситуациях советуюсь со старшими коллегами. И всегда стараюсь писать максимально мягко — я не знаю, в каком состоянии человек откроет письмо. Отвечаю на заявку чаще всего день в день, как только она поступает. Какой бы я ни была уставшей после своего основного рабочего дня, все равно отвечаю. Люди нуждаются в помощи, в надежде обращаются к нам. Как я могу позволить себе, чтобы они ждали? Были случаи, когда сотрудники фонда звонили мне и просили срочно посмотреть заявку, потому что ситуация экстренная. Например, утром у человека открылось кровотечение, а на фоне химиотерапии это очень опасно. И ты сразу отзваниваешься и надиктовываешь ответ. Еще в ординатуре я решила, что, когда надеваю белый халат, все личные проблемы — устал, не выспался — остаются под этим халатом, а на первом месте — пациент. От формулировки зависит всеАнна Ким, хирург-онколог, специалист по лечению рака молочной железы: Очень часто бывает такая ситуация: есть пациентка, у которой только что обнаружили новообразование в молочной железе, и она не знает, что делать. Обычно я рекомендую сделать маммографию и по ее данным выполнить или не выполнить трепанобиопсию. Скорее всего, мы найдем доброкачественную опухоль, и если это ясно видно, то не придется подтверждать гистологически. Моя задача не напугать человека, а объяснить необходимость обследования. Однажды обращался и мужчина — он сам что-то у себя нашел. Пишут и девушки, которые имеют наследственный опухолевый синдром — и бабушка, и мама с раком молочной железы, и спрашивают, надо ли удалять орган. А недавно поступила такая заявка: у женщины во время лечения появились отдаленные метастазы в легких, и в графе «Стадия» она написала: «Мне никто не говорил и не объяснял, какая, но я думаю, что третья». Она спросила: «Какая у меня стадия и что она означает?» И я в первую очередь написала: «Спасибо, что вы продолжаете интересоваться ситуацией. Это очень важно». А дальше говорю: «К сожалению, мне придется сообщить вам плохие новости. Мне бы очень хотелось сказать, что все нормально пройдет, но сейчас ситуация выглядит иначе. Метастазы в легких очень опасны». И дальше объясняю, что есть медиана выживаемости — «именно в таких ситуациях, как у вас, из 10 человек 5 человек умрут в первые два года. Но мы можем увеличить вероятность того, что вы попадете во вторую группу, которая сможет прожить два года и более. Как именно? Вот, пожалуйста, инструкция». На очном приеме я стараюсь сделать так, чтобы пациент сам меня об этом спросил, а здесь человек находится за тридевять земель… И это тяжело. И от формулировки зависит многое: человек из окна шагнет или начнет что-то делать. *****«Вам осталось полгода» или «у вас шансов нет» — это некорректные формулировки, так отвечать нельзя. Да и здравый смысл подсказывает, что мы не можем сказать, сколько осталось жить этому человеку — кроме Господа Бога, больше об этом никто не знает. И моя задача в этот момент — проинформировать пациента, что продлить ему жизнь в такой ситуации способно только правильно подобранное лечение, поэтому нужны еще дополнительные исследования. Но мы не вводим в заблуждение, ложные надежды не дадут человеку возможности двигаться дальше. Наверное, легче сказать: «У вас все серьезно, я ничем не могу помочь», но нужно находить в себе силы на общение, вспоминать, что перед тобой живой человек. И практически всегда я оставляю свою электронную почту, готова проконсультировать еще раз. Мне кажется, одна из основных наших задач, особенно в начале консультации, — дать человеку понять, что ты его слышишь. Иногда я пишу: «Спасибо, что вы заботитесь о своей маме. *****Еще одна проблема, с которой мы сталкиваемся, — недостаточный объем обследований на этапе диагностики. Однажды нам пришлось пригласить в одну из клиник Петербурга пациентку из Краснодарского края, чтобы сделать компьютерную томографию и понять, что все-таки у нее 4-я стадия заболевания. По месту жительства ей сказали, что это только образование в молочной железе, а метастазов нет, а я была вынуждена сообщить, что они есть, и к тому же серьезные — в легких. Но врачей можно понять — у них нет возможностей полноценно обследовать людей. Я лично общалась с такими докторами, и они со слезами на глазах рассказывали, что в месяц им можно делать только два КТ и все — дальше как хочешь. У врачей нет времени обучаться, даже если они этого хотят. На ставку такое количество работы, что человек себя не помнит, чтобы заработать какие-то деньги. Реже ко мне попадают залеченные и перелеченные пациенты, и мне надо подумать, какая схема химио- и гормонотерапии будет уместна. И сами пациенты требуют, чтобы им назначили чудо-таблетку, хотя на самом деле нужна уже паллиативная помощь… Надо объяснять. Но люди болеют не только онкологическими заболеваниями — об этом онкологам тоже надо не забывать. Совсем недавно к нам в клинику приехала пациентка, которая сначала обратилась в «Просто спросить». Дома у нее подозревали и рак молочной железы, и новообразование в надпочечнике, и гематологическое заболевание, в итоге выяснилось, что проблема в щитовидной железе. Люди попадаются на мифыРуслан Мензулин, онколог — абдоминальный хирург: Я занимаюсь хирургическим лечением опухолей органов брюшной полости — желудка, поджелудочной железы, печени, кишечника. И ко мне часто поступают заявки, где люди спрашивают, а как им вообще жить после операции, что можно есть, как обследоваться. Наряду с общими мифами, или, правильнее сказать, страхами — что от любого рака умирают, что онкомаркеры позволяют выявить рак, что рак заразен, существует много ложных представлений и об образе жизни во время и после лечения. Среди них, например, — пациентам с онкозаболеваниями нельзя ходить в сауны, есть острое, жирное, сладкое, соленое, что сахар — это «топливо» для опухолей. И если в ряде случаев диета аргументирована, чтобы не повышать кислотность желудка, то в основном эти ограничения — причина каких-то устаревших знаний, ничем не обоснованных. И когда говоришь: «Вам это можно», человек порой бывает удивлен, как простые советы могут облегчить ему жизнь. Нельзя обвинять людей в необразованности — не будучи врачом, в интернете, особенно русскоязычном, очень просто попасть на мифы. К тому же во время болезни человек настолько растерян, настолько боится сделать лишний шаг, что если видит слово «нельзя», то сразу ему верит. Хотелось бы, чтобы врачи больше общались со своими пациентами. Конечно, не всегда это возможно в силу занятости онкологов, особенно участковых, но в таких ситуациях полезно получить ответы на все интересующие вопросы. Нередко после операций случаются осложнения. Например, вследствие операции по поводу рака желудка может возникнуть так называемый синдром «приводящей петли», и пациенты спустя короткий срок жалуются на изжогу, постоянные боли вследствие заброса желчи в пищевод. Казалось бы — год прошел, а человек до сих пор мучается. Он обращается к врачам в поликлинику по месту жительства, там в свою очередь разводят руками, «ну, мол, вы же понимаете, онкология, большая операция». А человеку в данном случае необходимо конкретное лечение, в том числе и реконструктивная операция. И после консультации у него есть четкое понимание проблемы, которую можно решить. *****Конечно, приходится сталкиваться с самыми разными методами лечения, порой устаревшими, порой не всегда правильными. Есть ряд заявок, порядка 30-40%, где хочется помочь пациентам, но, к сожалению, уже мало что можешь сделать. И когда человек спрашивает, требуется операция или нет, то приходится признать, что пользы, к сожалению, она уже не принесет, никак не повлияет на биологию опухоли. Все мы люди, и всегда нужно увидеть в человеке эмоцию, хоть это и сложно сделать онлайн, но ответ строится таким образом, чтобы пациент понял, что нам не все равно. Это могут быть слова благодарности и уважения родственникам, ведь зачастую пишут именно они, либо слова поддержки пациенту. С одним пациентом мы обсудили план лечения, он был готов приехать в Москву на операцию, но пока проходил обследование, возникла экстренная ситуация — кровотечение из опухоли, потребовавшая срочной операции, его положили в больницу и экстренно прооперировали. Приезд не получился. Но я оставил свой номер телефона, и потом мы продолжили общение. Все закончилось успешно, если можно в данном случае так выразиться, но вещи, которые делаются в срочном порядке, не всегда носят радикальный характер, так как направлены на устранение проблемы именно сейчас. Этот человек живет, планирует получать дальнейшее лечение. Что мне дает этот проект? В первую очередь, как бы банально ни звучало, возможность помочь людям из любого региона нашей большой страны. Если раньше она ограничивалась местом работы или кругом близких и знакомых, то теперь можно помочь любому человеку. Важно уберечь людей от сомнительных решенийАртем Гаврилюков, онкоколопроктолог, хирург: На «Просто спросить» я консультирую пациентов с колоректальным раком. Колоректальный рак, то есть рак толстой и прямой кишки, — одно из самых часто встречающихся злокачественных новообразований. У него есть одна очень важная особенность, о которой всем полезно знать, — он успешно выявляется и лечится и на ранних стадиях, и на уровне предраковых заболеваний, если с определенного возраста делать скрининг (выявление болезни на бессимптомной стадии). Долгое время колоректальный рак может развиваться без симптомов, поэтому раннее выявление так важно, и стоит остановиться на этом подробнее. Самый эффективный метод скрининга колоректального рака — колоноскопия. Касательно возраста, с которого пора начинать скрининг, данные расходятся: например, людям без семейной истории колоректального рака, аденоматозных полипов кишечника, воспалительных заболеваний кишечника (болезнь Крона, неспецифический язвенный колит) National Comprehensive Cancer Network (NCCN, США) рекомендует проводить колоноскопию, начиная с 50 лет, и повторять каждые 10 лет. Существуют и другие методы скрининга, например, анализ кала на скрытую кровь. Этот метод применяется в нашей стране при диспансеризации. К сожалению, в России не существует всеобщих популяционных скрининговых программ, и зачастую люди начинают обращать внимание на свое состояние, когда уже сталкиваются с сильными запорами или испытывают выраженную слабость (симптомы анемии). В такой ситуации лечение может стать менее эффективным. *****И на очный прием, и дистанционно пациенты приходят ко мне с похожими проблемами: многие только что узнали о диагнозе, паникуют и хотят сделать все возможное для себя и своих близких. В основном интересуются, какие варианты лечения у них есть, какие обследования необходимо выполнить и куда им лучше всего обратиться. Большинство проблем, с которыми пациенты оказываются на «Просто спросить», стандартны, и алгоритм действий в этих случаях определен и понятен. Человек и его родственники, узнавшие о диагнозе, настолько напуганы, растеряны и дезориентированы, что порой им бывает достаточно получить ответы на эти несложные для врача вопросы, чтобы успокоиться и сориентироваться в ситуации. Бывают и более сложные случаи, когда мне приходится обсуждать план действий со своими коллегами других специальностей, то есть работать междисциплинарной командой. Когда информации из заявки недостаточно для развернутого ответа, нам здорово помогает координатор сервиса, врач Даша: она быстро связывается с пациентом и уточняет важные моменты. В некоторых случаях возможно несколько вариантов действий, и тогда я пытаюсь донести до пациента все плюсы и минусы каждого решения, ответить ему максимально развернуто. А тем пациентам, которым могу помочь лично, оставляю и свои данные для связи. Получить полную информацию критически важно для людей: так мы убережем их от поисков альтернативных и сомнительных решений и просто поддержим в трудной ситуации. В этом и есть главная ценность сервиса — в ситуации тотальной загрузки врачей и дефицита времени на общение с пациентами они могут хотя бы частично получить внимание в «Просто спросить». Проект развивается. Сделано уже очень много, и не меньше еще предстоит совершить. P.S. Существуют очень интересные и подробные брошюры для пациентов от организации NCCN, недавно часть из них перевели на русский язык. Среди переведенных рекомендации, посвященные раку ободочной кишки. Пациентам и их родственникам было бы интересно и полезно ознакомиться с ними. Огромная часть вопросов — о профилактике ракаДарья Сидельникова, координатор «Просто спросить»: Все заявки проходят через меня: я их просматриваю, прошу дополнить, если необходимо, и отправляю профильному эксперту, а когда ответ готов, пересылаю человеку. От скорости работы зависит и то, насколько быстро человек получит ответ. Время в онкологии — это очень важный ресурс. Иногда читаешь заявку и понимаешь, что человек находится в безнадеге, время уже упущено. До этого я работала врачом в поликлинике и не так часто, как в фонде, общалась с онкобольными пациентами, и сейчас, когда вижу фразу «Мне отказали в химии», думаю: «Неужели нельзя ничего сделать?» И часто мы с экспертами обсуждаем какие-то ситуации — мне интересна и судьба человека, и как врачу важно узнать о ситуации. Помню, в начале работы сервиса пришла заявка от родственников женщины с неоперабельным раком сигмовидной кишки, ей требовалась паллиативная поддержка, и семья узнавала, как можно улучшить состояние. Мы отправили ответ в пятницу, а в понедельник родственники написали: «Спасибо за ответ, но нашей сестры в выходные не стало». И это даже не ступор, а… сложно описать эмоции. Что людей беспокоит чаще всего? Огромная часть заявок поступает от людей, которым не до конца объяснили, что делать дальше, как справиться с заболеванием и побочными симптомами. Бывают случаи, когда пациенту показано оперативное лечение, а в регионе его не могут провести, и человек спрашивает нас, можно ли сделать и где. Люди очень долго ждут очереди, или им могут не дать направление на лечение в учреждение, где они хотят лечиться, или в больнице нет лекарства. Это в первую очередь касается регионов — все-таки Москва и Петербург стоят особняком. Мы замечаем, что люди просто не знают свои права, и для юридической консультации сотрудничаем со службой «Ясное утро». Когда мы думали, как расширить аудиторию сервиса, и смотрели, что в первую очередь люди ищут в интернете, то обнаружили, что самый популярный запрос — «онкология форумы». И чаще всего это те места, где пропагандируются альтернативные методы лечения, и пациенты и их родственники идут туда в поиске надежды, думая, что больше ничего не поможет. Людям там проще поверить в лечение содой, водкой и селедкой, чем пойти к врачу и задать ему конкретные вопросы. Но онкология — одна из самых развивающихся наук, где постоянно происходят открытия, ее не надо бояться. В первое время у нас была метка «профилактика/наследственность», и мы поняли, что это огромный пласт людей, которые хотят понять, «что делать, если у отца был рак желудка» и «как не заболеть». Люди не знают о скрининге, о том, что в 25 лет нецелесообразно выполнять некоторые процедуры, входящие в скрининг, — они обязательны в более зрелом возрасте. И вот здесь уже можно говорить о онкопросвете от государства, а не только от фонда. По материалам сайта health.mail.ru | |
| | | |
В каждом случае взвешиваешь риск и пользу, которую ты можешь принести.
А если меня просят посоветовать конкретную клинику, то я даю на выбор несколько мест, которым мы доверяем. Это нормальная практика за рубежом — услышать несколько мнений и уже после довериться какому-то одному врачу.
И ваш лечащий врач, и я хотим, чтобы у вас было самое полное и самое эффективное лечение».
В вашей ситуации можно сделать то-то и обратиться на консультацию туда-то, и возможно, вы найдете специалиста, с которым вам будет комфортно». И это здорово, если благодаря сервису люди находят таких врачей, с которыми потом составляют одну команду и вместе борются с заболеванием.
То есть это не просто задачка, которую надо решить.
И самый чистый кайф, когда видишь, что заявка закрыта, ты помог.
То есть человек не до конца понимает серьезность ситуации, и даже во время химиотерапии, которая проходит под тщательным контролем врача, с ней никто не разговаривал.
Как она себя чувствует?» Вряд ли ты получишь ответ, однако даешь понять, что для тебя это важно. И мне реально важно поддержать и пациентов, и их родственников. Обращение к врачу должно человека не демотивировать, а наоборот, стимулировать.
Мало кто из врачей элементарно объясняет, каким должен быть образ жизни.
Например, сегодня метастазы в печени при раке толстой кишки уже не являются противопоказанием к операции, возможно как одномоментное, так и двухэтапное лечение. Но во многих регионах страны по-прежнему это может быть поводом отказать в лечении. И людям говорят: «Извините, мы вас не можем лечить». В то же время многие операции сегодня все больше стандартизируются, в частности операции при раке желудка, колоректальном раке, и уже не являются уделом нескольких специалистов в стране. Но остается ряд операций, которые не выполняются на достаточном уровне, поэтому человек в том или ином регионе может быть обречен, так как в операции ему могут отказать.
И помимо помощи в лечении, это, несомненно, помощь в информировании. Ведь иногда для пациента достаточно пары слов, которые до этого ему никто не говорил.
Я очень надеюсь, что мы действительно помогаем обратившимся к нам людям.
«Не хотелось ехать умирать и убивать» Российский контрактник (и бывший сотрудник штаба Навального) рассказал «Би-би-си», как попал на войну в Украине — и как отказался туда возвращаться
Российские военные у поселка Октябрьский рядом с российско-украинской границей в Белгородской области. 24 февраля 2022 года
Антон Вергун / ТАСС
23-летний российский контрактник Сергей Боков в начале 2022 года поехал на учения и оказался на войне в Украине, где в общей сложности провел 37 дней. После того как его вместе с сослуживцами вернули в Россию, он отказался участвовать в военных действиях и уволился со службы. Журналистка Олеся Герасименко из «Русской службы Би-би-си» рассказала его историю. «Медуза» публикует пересказ ее текста.
Сергей Боков пошел служить в армию по контракту сразу после того, как получил образование электрика в колледже.
В студенчестве он работал в штабе Алексея Навального во время предвыборной кампании 2018 года. В конце 2020 года он отправился в ближайшую от родного города воинскую часть служить водителем-электриком.
В ноябре 2021 года в части начали говорить, что в январе все военные поедут в командировку в Воронеж и Белгород. Целей командировки сначала не называли, позже пояснили, что будут учения. Военнослужащих попросили говорить родственникам, что они отправятся на учения «Союзная решимость-2022».
В январе Бокова отправили на учения. «Никаких подозрений, что это не учения, у нас не было. Большой полевой лагерь. Оружие привезено в отдельном запечатанном ящике, оно лежало в специально оборудованной комнате для хранения оружия. Не было такого, что мы его на руки получали», — рассказал он.
В течение трех недель военные, по словам контрактника, ничего не делали и ждали, «когда начнется что-нибудь». 23 февраля их переместили в другой лагерь, ближе к границе с Украиной. Командиры разрешили солдатам сообщить семьям о переезде и о том, что потом связи с ними не будет.
После этого телефоны у них забрали.
В ночь на 24 февраля Бокова вместе с сослуживцами на БМП перевезли на территорию Украины. По его словам, он понял, что попал в другую страну, только через несколько часов на рассвете, когда вдоль дороги начали появляться вывески на украинском языке.
Российская военная техника в районе поселка Октябрьский Белгородской области рядом с российско-украинской границей. 24 февраля 2022 года
Антон Вергун / ТАСС
Боков понял, что оказался на войне, когда во время дозаправки в лесу рядом разорвался артиллерийский снаряд и его колонне пришлось уезжать из зоны обстрела.
Боков говорит, что не помнит, о чем он тогда думал. Первые мысли были: «Неужели это взаправду происходит? Неужели это действительно со мной происходит?! Да мне же до сих пор в это не верится, даже когда с вами говорю». Вторая его мысль: «Надо выживать».
После этого Боков попадал под обстрелы почти каждый день. Его дивизия проехала вглубь Украины на 30 километров.
При этом военным не говорили, куда они направляются. Позже контрактник узнал, что они ехали в черниговско-киевском направлении.
Через четыре дня после начала войны колонна Бокова распалась из-за подрыва моста: часть сослуживцев уехали в сторону Киева, а он присоединился к другой роте и поехал на осаду Чернигова. Он утверждает, что в той роте, от которой он отстал, потерь было меньше, чем в той, к которой он присоединился.
«В моей роте, уехавшей на Киев, выжили все, кроме того, кто наехал на фугас. А в той, где я остался, там тоже почти все были до 25 лет, 10 человек умерли, 10 ранены. В общем, половина роты пострадала», — рассказал солдат. По его словам, погибших и раненых увозили в Россию на одних машинах.
Разбитая российская техника под Черниговом. 28 марта 2022 года
Andrzej Lange / EPA / Scanpix / LETA
Всего рота Бокова насчитывала 50 человек. 70% из них — младше 25 лет. Были и ветераны с опытом войны в Донбассе, которые, по словам Бокова, были «рады происходящему», «горели за судьбу ЛНР и ДНР и рвались им помогать-освобождать».
Сослуживец Бокова из другой роты сообщил «Би-би-си», что с ним служили минометчики, «которые не знали, как стрелять и с какого конца к этой пушке подойти».
Через две недели после пересечения границы подразделение Бокова заняло позицию под Черниговом. В сам город они так и не зашли. Неофициально командиры говорили, что российских военных туда доехало очень мало — чуть ли не меньше половины от запланированного числа, рассказал контрактник журналистам.
Не было достаточных сил для зачистки города. И усиления мы так и не дождались. Вот вы спрашивали, какой был план. Так вот, судя по тому, по какой стратегии мы двигались — а точнее, по отсутствию стратегии… Мы шли без вертолетов, просто колонной, как на парад ехали. Похоже, что план был у командования — очень быстро захватить Украину, опорные пункты и города. Расчет, возможно, был на то, что украинцы будут сдаваться. Мы двигались так, как будто за три дня хотим доехать до Киева и попутно взять все города на дороге. Несемся вперед, с короткими ночевками, без окопов, без разведки… Считаю, что ребята погибли во многом из-за этого… Предполагаю, если бы мы не так гнали, жертв можно было бы избежать.
Под Черниговом Боков провел две недели. Спали солдаты под самодельными навесами, на броне, застеленной одеялами из соседних домов. Боков также признал, что военные грабили продуктовые магазины.
«Брали только, что нужно было для выживания. Чтобы мы вырывали у кого-то что-то из рук или в дома жилые заходили — такого не было. Моя группа не брала никаких ценностей. Но в других подразделениях такое было, знаю», — рассказал он.
Об убийстве мирных жителей в селах Боков не слышал. Он не исключил, что местные жители могли пострадать «случайно из-за осколков при обстрелах или когда ночью двигается маршем колонна — машины могли задавить человека». Но в его подразделении намеренного насилия не было, заверил он.
Житель села Слобода Черниговской области у своего разрушенного дома и подбитого российского танка. 5 апреля 2022 года
Marko Djurica / Reuters / Scanpix / LETA
В конце марта роту Бокова вернули на российские приграничные территории. Вскоре контрактникам объявили, что их перегруппируют и снова отправят в Украину.
В то же время почти половина первой роты Бокова, вернувшись из Киевской области, отказалась ждать перегруппировки. Контрактники заявили, что они возвращаются с границы в свою часть, там будут писать рапорты и увольняться.
По словам Бокова, после того как 20 военных уехали, начальство убеждало, что на них заведут уголовные дела, и что уехать отсюда — это получить 10 лет лишения свободы. «Это оказалось неправдой. Но тогда я этого не знал. Не хотелось ехать умирать и убивать. В тюрьму садиться тоже не хотелось», — рассказал он.
«Медуза» заблокирована в России. Мы были к этому готовы — и продолжаем работать. Несмотря ни на что
Нам нужна ваша помощь как никогда. Прямо сейчас. Дальше всем нам будет еще труднее. Мы независимое издание и работаем только в интересах читателей.
Боков ждал на границе 23 дня, решив действовать, если поступит приказ возвращаться в Украину. Когда в апреле его подразделению приказали ехать под Харьков, Боков и еще один военный уехали в часть, где написали рапорт о том, что «самовольно покинули полевой лагерь на границе с Украиной по причине того, что отказываются участвовать в спецоперации в связи с тем, что морально и психологически истощены и не могут продолжать».
Все документы у Бокова приняли. Ему оформили грубое дисциплинарное нарушение и наказали увольнением. Теперь ему нужно погасить военную обязанность и в качестве срочника отслужить еще три месяца. Могут ли его снова отправить на войну, Боков не знает.
Правозащитники сообщили «Би-би-си» о десятках обращений от контрактников из Ленинградской, Самарской, Ростовской, Псковской, Челябинской областей, с Кавказа и Дальнего Востока, которые не хотят возвращаться на войну с Украиной. Однако, по их словам, всего это около 10-15% от общего числа отказников.
«Специфика в том, что звонит нам один, а говорит, что вместе с ним собираются отказываться где шесть-семь человек, а где — 200-300 человек», — рассказали журналистам директор правозащитной организации «Школа призывника» Алексей Табалов и правозащитник Сергей Кривенко.
Как отмечают юристы, обычно солдат отпускают после подписки о неразглашении.
Судя по всему, у Минобороны нет желания связываться с этими отказниками и как-то их наказывать.
Конечно, они создают проблему, но она не фатальная. Пушечного мяса у Минобороны хватает, мне каждый день пишут люди с вопросами, как попасть на войну.
«Если вы хотите умереть в тюрьме, продолжайте говорить» — два эксперта по законодательству о национальной безопасности обсуждают особое обращение с Трампом и дают ему несколько советов представление интересов клиентов по различным вопросам национальной безопасности и внутреннего терроризма. Джозеф Фергюсон был прокурором по национальной безопасности в прокуратуре США по Северному округу штата Иллинойс, где Дуркин также был прокурором. Оба преподают право национальной безопасности в Университете Лойолы в Чикаго. Редактор Conversation U.S. по вопросам демократии Наоми Шалит поговорила с двумя адвокатами о федеральном обвинении бывшего президента Дональда Трампа в связи с Законом о шпионаже и других обвинениях, связанных с хранением им секретных документов, связанных с национальной безопасностью.
Слово «вооруженный» использовалось Трампом, его сторонниками и даже его соперниками из Республиканской партии для описания Министерства юстиции.
Считаете ли вы судебное преследование Трампа каким-либо заметным отличием от других судебных преследований по Закону о шпионаже, над которыми вы работали или наблюдали?
Дуркин : Очевидно, дело в другом из-за ответчика. Но я вижу это с противоположной точки зрения: если бы Трамп был кем-то другим, а не бывшим президентом, ему не была бы предоставлена такая роскошь, как повестка в суд. У его дверей в 6:30 утра была бы группа вооруженных агентов ФБР, он был бы арестован, и правительство немедленно приступило бы к задержанию. Так что мысль о том, что с ним обращаются по-другому, верна, но не в том смысле, в каком это утверждают его сторонники.
Фергюсон : У вас есть метод, манера и средства расследования этого дела и предъявления обвинения, которые на самом деле полностью соответствуют глубочайшим традициям и стандартам Министерства юстиции, которое обычно учитывает все контексты и обстоятельства. наилучшие интересы общества.
Если бы Трамп был вашим клиентом, что бы вы ему посоветовали?
Дуркин : Первое, что я бы сделал, это показал ему памятку с рекомендациями, которую мы обычно составляем для каждого клиента, чтобы помочь ему понять возможные последствия обвинений. Согласно Руководящим принципам вынесения приговоров США, последствия для Трампа по этому обвинительному акту являются серьезными. Мои быстрые подсчеты показывают, что вы говорите о 51–63 месяцах в лучшем случае, а в худшем случае, который я не уверен, применим, от 210 до 262 месяцев.
Будет ли он бросать тяжелые кости, это его дело. Но это очень тяжелые кости.
Фергюсон : Я мог бы взять заявления СМИ, которые он сделал за последние пару лет, и объяснить ему, как они усложнили его способность защищать.
Я бы сказал ему: если хочешь умереть в тюрьме, продолжай говорить. Но если вы хотите попытаться придумать способ, который приведет к приемлемому решению — сделка о признании вины, которая откроет дверь к более легкому тюремному заключению, чем то, что угрожает руководство, и, возможно, даже к отсутствию тюремного заключения — вам нужно отказаться от него. или, по крайней мере, проверить его у ваших юристов.
Есть ли что-то конкретное, что он мог бы сказать до суда, что может усугубить его проблемы?
Фергюсон : Без вопросов. И люди должны понимать, что то, что он уже сказал, используется как доказательство умысла. Отныне повторение их составляет новые допустимые доказательства. Это не похоже на: «О, я уже сказал это, так что я могу продолжать говорить это».
Это не значит, что он не может дать общую характеристику: «Меня обижают. Это оружие правоохранительных органов и системы правосудия против меня, и я буду оправдан», как бы неосторожно я ни думал, что это было. Но все, что выходит за рамки этого и касается фактических подробностей, ссылок на сами документы, только усугубит ситуацию.
В обвинительном заключении Трампа содержится подробная информация о том, что было сказано и сделано. Вы принимаете их за правду или за утверждения, которые нужно доказать?
Фергюсон : Оба. Технически это утверждения, которые необходимо доказать, но когда вы говорите на таком уровне детализации, это вещи, которые действительно существуют в качестве доказательства, доказательства, которое должно прийти.
Правительство фактически поднимает планку, предоставляя такую степень детализации. Федеральное правительство не склонно к риску, когда дело доходит до таких вопросов, поэтому в обвинительном заключении ничего не фигурирует, если оно не существует на самом деле.
Дуркин : Если вы кого-то защищаете, вы относитесь к обвинениям как к истине.
Можете ли вы представить себе ситуацию, когда все факты изложены в этом обвинительном заключении, но при этом они бы не предъявили обвинение?
Дуркин : №
Дуркин : Есть только одна причина, по которой правительство не могло возбудить это дело, и это страх перед насилием или нападением на республику. Как только вы это сделаете, вы можете закрыть Министерство юстиции и забыть о любых законах.
Трамп знает много государственных секретов. У разгневанного Трампа в тюрьме есть риски. Если его признают виновным, как для него выглядит лишение свободы?
Даркин : Я могу сказать вам, что это значило бы для любого другого. Их посадили бы в дыру в стене в режиме максимальной безопасности во Флоренции, штат Колорадо, и применили бы так называемые «особые административные меры». Некоторым из моих клиентов-террористов навязали их. За пределами их одиночной камеры есть микрофон, чтобы отслеживать все, что они говорят, даже между заключенными. Их почта крайне ограничена. Их телефонные контакты крайне ограничены. И это то, что случилось бы с любым другим, находящимся в похожем положении.
Фергюсон : настойчивость Трампа в том, чтобы продолжать говорить об этом, создает запись, которая оправдывает изоляцию в условиях максимальной безопасности на том основании, что «мы не можем доверять этому человеку, чтобы он не продолжал говорить. Мы не можем доверять ему, чтобы он больше не делился этими секретами с людьми, которые могут захотеть причинить им вред. Единственный способ избежать этого — поместить его в изоляцию в супермакс, где он не может разговаривать с людьми, кроме как в этих чрезвычайно тщательно контролируемых обстоятельствах, конечно, не в общей популяционной ситуации, может гулять в двор в течение одного часа из 24 часов дня, а остальные 23 часа, оставляя его в основном без человеческого контакта».
Есть ли определенная черта, которую он может пересечь, после чего правительство попытается задержать его до суда?
Дуркин : Я предсказываю, что если он будет продолжать в том же духе, и особенно если он продолжит предлагать или угрожать насилием, то правительство окажется в положении, когда у них не будет выбора, кроме как попытаться задержать ему.
В реальном мире так бы и случилось, если бы это был кто-то, кроме него. Обычно вы не можете угрожать такими вещами, не будучи задержанным.
Фергюсон : Разумнее всего было бы, если бы судья наложил на него запрет на молчание, который указывает ему, что он может и что не может говорить публично. Это уже сделал нью-йоркский судья в другом незавершенном уголовном деле против Трампа. Это было бы сложным упражнением по уравновешиванию прав Первой поправки с интересами национальной безопасности.
Что делать, если ваш ребенок говорит «Я хочу умереть» в разгар истерики
Когда дети расстроены и расстроены, они часто становятся негативными и даже делают такие заявления, как «Я хочу умереть. Хотел бы я, чтобы меня здесь больше не было. Я ненавижу свою жизнь. Я хочу покончить с собой.» Слышать такие заявления НАСТОЛЬКО тревожно для родителей. Почти невозможно не предполагать худшее, и родители часто остаются в шоке и не знают, как поступить в этой ситуации.
Несмотря на тревогу, когда такие заявления делаются в контексте истерики или эмоционального срыва, дети буквально извергают все свои эмоции. Они испытывают огромное количество эмоций и хотят, чтобы это прекратилось. Они пытаются сообщить, насколько плохи, насколько интенсивны и насколько сильны эти чувства. Эти обостренные эмоции могут быть вызваны чем угодно, например, когда вам говорят «нет», что-то идет не так, как ожидалось, у вас «плохой» день или вы переживаете трудный опыт. В этих сценариях маловероятно, что дети будут действовать в соответствии с этими заявлениями. При этом родителям по-прежнему нужно серьезно относиться к комментариям, когда они находятся в более спокойном состоянии.
Подтвердить их опыт.
Используйте эмпатию, чтобы установить связь с ребенком и рассеять эмоции, подтверждая их эмоции и опыт. Это показывает им, что вы заботитесь о них, хотите понять и можете работать вместе, чтобы помочь им в этой ситуации. Какая эмоция скрывается под ним? Разочарование, печаль, разочарование, подавленность? Сделайте все возможное, чтобы предположить, и сделайте заявление о триггерной ситуации и эмоции.
Это может дать детям слова, которых у них нет в данный момент.
Сейчас ты выглядишь очень подавленным.
Очень тяжело, когда что-то идет не так, как ты ожидал.
Должно быть, это было очень тяжело. Понятно, почему вы чувствуете себя так плохо и подавленно.
Отражайте то, что они говорят, или продолжайте отражать эмоции. Следуйте за этим с идеей, что вы там для них и можете понять это, когда они будут готовы.
Посидим здесь минутку. Я здесь, если вы хотите поговорить об этом.
Подождем минутку, а потом разберемся.
Я здесь для вас и готов слушать.
Иногда нужно посидеть в тишине и дать время успокоиться эмоциям, прежде чем двигаться дальше. Реакция на эмоциональную рвоту кратка, но сообщение, которое вы пытаетесь понять, вы здесь для них, вы можете понять это вместе, ясно. Не говорить может быть очень трудно, но иногда молчание действительно золото.
Вернитесь и полюбопытствуйте
Обычно тревога родителей резко возрастает, когда они слышат, как их дети делают заявления о желании умереть.
Тем не менее, вы не хотите передавать эту тревогу и последующую необходимость немедленно ее исправить; в противном случае они могут не захотеть делиться с вами сложными эмоциями или ситуациями. Проверьте себя, сосредоточившись на поддержке ребенка в данный момент и применяя свои собственные стратегии самоуспокоения. Как только вы и ваш ребенок успокоитесь, вы можете вернуться к тому, что они говорили о смерти, не вызывая беспокойства.
Когда ты был так расстроен, ты сказал, что хочешь умереть. Я хотел связаться с вами и посмотреть, это то, что вы имели в виду?
Вы упомянули о желании покончить с собой, когда были расстроены, вы регулярно об этом думаете?
Предложите им альтернативу
Если вашего ребенка действительно тошнит от эмоций, когда он заявляет о смерти, дайте ему понять, что такие заявления очень серьезны. Дайте им знать, что вы действительно были бы опустошены без них в своей жизни. Помогите им переосмыслить, признав, насколько ужасными могут быть их чувства, и вполне логично, что они хотят, чтобы они прекратились.
Обсудите с ними, что они могут сказать вместо этого. Пусть они потренируются произносить это вслух и даже запишут.
Я так зол!
Я чувствую себя таким подавленным прямо сейчас.
Я просто хочу, чтобы эти чувства ушли.
Мне так грустно.
Это слишком!
Помогите им найти слова, чтобы лучше выразить свои чувства.
Когда следует беспокоиться
Больше беспокоит, если заявления о смерти сделаны в более спокойном состоянии или что-то, что вы слышите неоднократно. В более спокойном состоянии дети имеют больше доступа к думающим частям своего мозга. Скорее всего, они думали о самоубийстве, причинении себе вреда, или есть постоянная проблема, вызывающая у них эмоциональную боль, которую необходимо решить.
Вы по-прежнему подходите к ситуации одинаково. Подтвердите их эмоции. Дайте им понять, что вы здесь, чтобы слушать, они могут сказать вам что угодно, несмотря ни на что, и вы можете справиться с этим вместе.
Проявите сочувствие к трудности переноса эмоции и ситуации (даже если вы не согласны). Пусть ваши дети знают, как опустошены вы были бы без них. Многие клиенты сообщают, что знание того, что их семья навсегда пострадает, удерживало их от импульсивных мыслей и побуждений. После того, как вы установили с ними связь, дополнительно оцените серьезность суицидальных мыслей, используя вопросы из проекта «Колумбийский маяк: определение риска». Предотвратите самоубийство и выберите наилучший план действий. Если вы чувствуете, что вашему ребенку угрожает неизбежная опасность, или вы не уверены, свяжитесь с 988 Suicide and Crisis Text Line, и они могут рассказать вам о различных вариантах или отвезти вашего ребенка в отделение неотложной помощи или местный центр психического здоровья/больницу для оценки.
Если у вас возникнут опасения по поводу психического здоровья вашего ребенка и его поведения, не стесняйтесь обратиться к терапевту за поддержкой. Так много детей и семей извлекают выгоду из поддержки, изучая новые стратегии, чтобы прервать негативные состояния и шаблоны, и обнаруживая новые навыки преодоления трудностей, которые могут иметь последствия на всю жизнь.
