Как жить, когда погиб, умер ребенок…
Беседа о. Алексия Дарашевича, настоятеля храма Живоначальной Троицы в Поленове со слушателями радиостанции Радонеж состоялась в августе 2006 года, через неделю после того, как в автомобильной катастрофе погибли двое его детей, а еще двое находились в реанимации.
Сегодня мы поговорим о смерти. В эти дни становится как-то по-новому понятно и ясно, что это такое. Я благодарен всем, кто поминает моих детей Алешу и Настю и молится о них. Молитесь, молитесь о них, дорогие мои. Знайте, когда мы молимся, мы соединяемся с ними и не только с ними. В том мире все родные, все действительно братья и сестры. Мы и здесь называем себя братьями и сестрами, но по сути не являемся ими. Мы как-то даже не очень верим в то, что это возможно. А ведь на самом деле люди крещеные могут быть братьями и сестрами вне зависимости от достатка, занятий, привычек, возраста. Но мы даже не пытаемся этого делать. Даже в церкви мы стоим по одиночке. А в ином мире все действительно братья и сестры. И когда кого-то поминают, поминают всех. Вы не только чужих поминаете, вы своих этим поминаете. Поэтому поминайте…
Я сейчас стараюсь служить каждый день. В один из них, стоя на литургии перед распятием (а у нас в церкви в Поленове очень красивое распятие), я подумал: «Какой же красивый Господь! Какой же у Бога Отца был красивый Сын, какой же Он прекрасный был Сын! И как же Бог Сам отдал Его нам?..». Понимаете, вот откуда идет это отдание. Ведь сам Отец это сделал.
На отпевание пришло много молодых людей, и все говорили, что не было тяжести, а радость удивительная. Вы заметили, что когда кто-то умирает, мы надеваем черные траурные одежды. На панихиде это было как-то разительно — все в черном, а я — в белом. Я один в каком-то сияющем церковном одеянии. Согласно церковному преданию, первые христиане не надевали черных одежд, а облачались в белые. И это белое сияние и есть настоящее наше ощущение.
Тема смерти – трудна и очень серьезна. Даже тот, кто в этой жизни ни к чему серьезно не относится, смерть понимает, как что-то значительное. В последнее время все больше людей стало бояться смерти. Ведь она обрывает все человеческие стремления. Сейчас люди избегают даже думать о смерти, как бы отворачиваются от нее. Как будто, если сделать вид, что ее нет, то ее действительно не будет. Если кто-то умер, то сразу возникает вопрос: «Стоит ли сообщать об этом, ведь человек будет волноваться, зачем его волновать?» Это понятные переживания, но они человеческие, не Божии. Смерть, прежде всего, – это разговор Бога с человеком, это Слово Бога к человеку, и человек должен обязательно услышать Его. Нельзя лишать человека Слова, которое говорит Господь. Мы все едины, и когда Господь говорит что-то человеку, Он говорит это и его сыну, дочери, матери, отцу, всем близким, потому что все мы живем друг другом.
Когда произошла авария, то встал вопрос, сообщать или нет подруге дочери о том, что она погибла. Решили не сообщать. Это неправильно, абсолютно неправильно. Почему? Мне довелось сделать это совсем по-другому.
Когда я пришел в реанимацию, дети были в сознании. И вот Серафим открыл глаза и спросил: «А Настя умерла?». Я ответил: «Да». – «Да, я так и подумал. А Алеша?». – «И Алеша», – сказал я. И мальчик так спокойно, так ясно, так просто это принял. Почему так было? Потому, что это была правда. А правда Божия обладает чудесной силой, благодатью. Настоящей благодатью, которая животворит, которая дает силы. А мы, когда боимся, забываем, что за смертью благодать. Я знал это, и вот впервые столкнулся с таким явственным явлением силы Божией.
В мире все больше страданий, все больше смертей, каких-то несчастий. Мои дети лежат в Морозовской больнице, поэтому я каждый день бываю там, встречаюсь с врачами, и они рассказывают, что видят колоссальный вал детских смертей, и не знают, что происходит, даже говорят: «Что ни кроватка, то загадка». Но рядом с этими несчастьями есть благодать, и она очень близко. Я не сразу это осознал. Сначала ты живешь, действуешь, а только потом приходишь к мысли: «Господи, я ведь не рассчитывал на такое спокойствие, на такую простоту». А это все дано, дано молитвой и упованием на Господа. Какой огромной силой обладаем мы, православные, и наша Россия! Даже в самой простой молитве заложен огромный смысл. Ничего нет проще молитвы «Господи, помилуй мя, грешного». Мы привыкли так говорить, даже не задумываясь. А ведь слово «помилуй» значит не только «прости», но и «милуй», то есть «люби». В польском языке сохранилось слово «милость», т.е. «любовь». Так вот, «помилуй», значит «полюби меня, Господи». Мы все время просим у Господа максимальной любви. А что значит «полюби»? Настоящая любовь-милость будет тогда, когда Господь возьмет нас к Себе, а это и есть смерть. В этом мире мы видим смерть, а по сути это взятие нас Господом к Себе. Какое же это удивительное дело, событие, которое невозможно представить!
Я хочу сегодня говорить не о слезах, хотя слезы, конечно, есть. Я хочу говорить о той радости, которую даровал мне Господь. Радость эта – люди. Вы, мои духовные чада, вдруг оказались рядом со мной. Я знаю, что все вы работаете. Но очень многие приехали, некоторые преодолели тысячи километров. Церковь – это семья. И я увидел, что у меня действительно она есть.
Недавно я ехал с одним священником, потерявшим жену и сына, и посочувствовал: «Да, батюшка, ты теперь один остался». Он ответил: «Ты что, батюшка, я не один, как я могу быть один, ведь со мною Господь!». Мы никогда не бываем одни, никогда! И еще я хотел бы сказать Вам и тем, кто слышит нас, и, может быть, особенно тем, кто не слышит. Каким образом они могут сейчас услышать меня, не знаю. Но так мне хочется, чтобы они как-то это почувствовали! Становитесь, спешите быть православными, настоящими православными! Потому что в этой жизни надо быть готовым ко всему, потому что жизнь трудна, по-настоящему трудна. И кто знает, что ждет вас за порогом.
Вы не должны быть теми, кто просто время от времени заходит в церковь, ставит свечку, крестится, постится, а вроде и не постится; когда молится, а когда и не молится – ну, не получается. Нет, мои дорогие, жизнь слишком серьезная, чтобы быть хладными, чтобы быть теплыми, еле теплыми. Мы должны быть горячими, должны быть сильными православными, так чтобы не только, может быть, себе помочь, но и тем, кто рядом с нами. Вы говорите, что Ваша мама и Ваша подруга крещеные и думают, что они православные. Скорей всего. Но разве это так?..
Наша радиослушательница Елизавета делится со мной своим несчастьем: «У меня тоже горе, у меня погиб сын, два года назад. Я по нему плачу день и ночь и жду его домой. Не знаю, что мне делать…».
Я Вам скажу: матушка, матушка, как ни горько Вам это говорить, но зачем Вы это делаете? Вы думаете, что слезами своими можете ему чем-то помочь? То, что Вы делаете, делают очень многие, но… Сейчас я, может быть, имею право Вам сказать то, за что в другой раз меня могли упрекнуть: хорошо Вам, сытому, спокойному и счастливому так говорить. Я хочу сказать, что это безбожие, так поступать. Именно так, как это делаете Вы. Это маловерие, это неверие, это, по сути, не помощь ему, а просто камень на нем. Думаете, ему там легко? А Вы еще давите этой беспросветностью своей, тоской и унынием.
Разве Господь заповедал нам это? Думаете, сын этого от Вас ждет? Я уже говорил, хочу повторить: мы боимся смерти. Мы часто ссылаемся на святых отцов: «помни час смертный, и вовеки не согрешишь». Да, это говорит святой, но в его словах нет страха смерти, понимаете – нет! Вы помните, что был Ваш сын, мальчик Саша, упокой, Господи, его душу. И Вы уцепились за него, прошлого, не сегодняшнего, не думая о том, что с ним, с его душой сейчас. Так вот, «помни час смертный» значит «помни, что тебя ждет, помни и стремись к этому, думай об этом и готовься к этому».
Получается, мы боимся настоящего, подлинного христианства, а значит, боимся самого Христа. Не надо ужасаться смерти, это обычно и естественно. Странно, если бы это было не так, ибо кто такой Бог и кто такие мы? Он велик, Он огромен, Он невообразим по сравнению с нами. И даже апостолы ужасались. Помните, Петр? Бросился в ноги, сказал: «Господи, выйди от меня, ибо я человек грешный». Они ужасались, когда Господь открывался им не как Человек, а как Бог, что очень естественно для нашей грешной природы. Нам и нужно, наверно, бояться, но нужно бояться как детям, которые и боятся и тянутся к Господу, понимаете, тянутся. А мы куда тянемся, за что цепляемся? Мы же не к Господу тянемся.
Если бы к Господу тянулись, то искали бы света, добра, радости, потому, что Господь есть Любовь, Радость и Свет. Этот Свет бы проникал в нас. Если же мы не соединяемся с Ним, если тоска в нашей душе, то мы устремляемся не к Богу. Я понимаю, когда люди в тоске плачут и надрывают себе душу, я очень их понимаю. Но минута этих чувств, и Господь уводит меня от них. Не подумайте, что я кого-нибудь из вас осудил. Это мое сочувствие к Вам и желание вытащить Вас оттуда, где Вы сейчас находитесь. Когда человек стенает, плачет, вопиет, он боится и понимает, что его участь тяжела, горька и он хоть в какой-то мере, неосознанно, может быть, старается это разделить эту участь. Вот, по сути, что мы делаем. Но это неправильно.
Те, кто были до Христа, может быть, правильно это делали, другого способа не было, не было радости Воскресения. Но у нас-то, после Рождества Христова, Воскресения Христова есть другое, Господь даровал нам это другое. Мы можем с вами не только там быть с умершим. Там люди не испытывают облегчения от наших мучений. Ему от этого нет облегчения, более того еще тяжелее, потому, что вместо того, чтобы быть с ним, как клубок свернувшийся мучаться, пожирать себя, сжигать себя, нужно тащить его оттуда. Понимаете, тащить. А Вы что делаете? Вы совсем этого не делаете. А тащить Вы будете его, если сами будете стремиться к Богу. Если Вы не будете тащить, Вы сами не сможете никогда этого сделать. Господь будет тащить. Если Вы только потянетесь к Нему, ухватитесь за Него: «Господи, Господи, я Твоя, я с Тобой, Господи», и тогда Ваша вторая рука потянется к сыну и будет, будет ему за что уцепиться. За слабую Вашу руку, слабую, совсем немощную. Но будет это, сколько-то лет продлится не знаю, но Вы будете делать дело, святое дело. Божие дело. Во что нужно делать, мои дорогие. Мы еще себя в какой-то мере хвалим, вот смотрите, как я переживаю, как я переживаю. Вот кто-то там совсем не переживает, а я вот надрываю свою душу, плачу, глаза все выплакала, ослепла даже, Господи. Разве это, Господь, заповедал нам?
Другая наша слушательница говорит: «Детей дает Господь. Умирая, они возвращаются к своему Отцу, поэтому «убиваться» нельзя».
Вы совершенно правы. Когда мы так убиваемся, это говорит о нашем маловерии: у нас в душе нет конкретного ощущения, что мир Божий есть, он рядом и он прекрасен. Шаг сделал, и ты уже там, в том мире. Нас сбивает, нам не дает это сразу понять неожиданность. Леша с друзьями ехал в паломничество по Золотому кольцу, по нашим древним святыням. У него был второй день отпуска, и он давно обещал детям свозить их в путешествие. Ребята ехали, пели, потом по пути свернули к знакомым в другой храм, там тоже молодые ребята, девчонки. Они были полны радости. И они в эту радостную минуту попали в самую большую радость. Да, был, конечно, какой-то страшный момент, разрыв, надрыв, но надо было его пережить. Жизнь плотная, чтобы пройти через стену, ее нужно пробить. Это очень трудно и даже больно. Но за ней радость, свет.
Все происходит по воле Божией. Даже волос с головы человека не может упасть без Его воли. Если это воля Божия, то какое может быть переживание? А мы не понимаем и вменяем себе это в достоинство: какой я хороший человек, вот другая мать равнодушная, отправила, и ей все равно, а я — беспокоюсь!
Дорогие мои это заменитель духовной жизни, это не духовная жизнь. Это мешает нам жить по-Божьи. Переживание – это рудимент бездуховной жизни. В той безбожной жизни нам нельзя было не переживать, потому что без этого мы могли стать камнями, кирпичами и больше ничем. Когда человек неверующий, он вынужден переживать, у него другого способа жить духовно просто нет. И он берет хотя бы этот костыль – волнение. Он плачет, рыдает. Но нам дано Богом, Церковью гораздо большее. Нам дана ясность, нам дана вера. «Мир вам», – сказал Господь. В мире мы должны жить в ясности, в покое, с надеждой, с упованием на Господа.
Мир должен быть с нами. Мы так часто слышим это слово. Во время службы время от времени священник поворачивается к пастве, к братьям, к сестрам, благословляет их и говорит: «Мир вам». Все живет миром. Там, где мир, есть Господь. Там, где смута (говорят «смутно на душе»), Бога не видно. А почему? Мира нет. Мы должны успокоиться и положиться на волю Божию. Все рождается в простоте. Не нужно выдумывать, нужно просто делать то дело, которое Господь дает. Так было и у нас с матушкой. Мне позвонили, я сразу понял, какое у меня дело: я должен ехать к моим детям. Мне нужно было как-то выбраться из Поленова, я даже не знал, как это сделать, потому, что было 2 августа, обычный будний день. Мне это было трудно, но я решил эту проблему. Потом появилась вторая проблема, третья, четвертая, пятая… Я удивился, сколько их собралось. В это время я молился. В такой простоте и оказался Господь.
Благословение Божие и Ангела-Хранителя в вашей простой и обычной святой жизни.
Подготовка текста к печати: Людмила Молчанова, Анна Кастарнова www.pravmir.ru
www.pravmir.ru
Если ребенок умер в родах — это не значит, что его не было
«Три дня я ходила с ним, мертвым, внутри, роды никак не начинались. Когда я очнулась после родов, все меня спрашивали, кто родился, какой рост, какой вес…» Истории и боль женщин — в рассказах флэшмоба, организованного фондом «Свет в руках» для родителей, столкнувшихся с перинатальной утратой.
«На кого он похож?»
Алия М., Москва
Я потеряла ребенка в 31 неделю беременности. Рожала его уже мертвым.
Беременность до 28 недель протекала хорошо, я пошла на плановое УЗИ, и обнаружилось, что у меня нарушение маточно-плацентарного кровотока, к ребенку не поступают питательные вещества, и он в два раза меньше, чем должен был быть. В 28 недель весит около 600 граммов вместо положенных полутора килограммов.
Меня срочно положили в больницу, в отделение патологии беременных, где в итоге я провела три недели. Ставили капельницы, кололи уколы, ребенок даже подрос на 200 грамм. Мы с врачами радовались. А потом очередное УЗИ показало, что у него уже умирает мозг.
Дальше была стимуляция. Три дня я проходила с ним, мертвым, потому что роды никак не начинались. Я так же продолжала ходить в столовую с беременными женщинами. Когда ко мне подходили, спрашивали, какой у меня срок, отвечала: «31 неделя». Никому не говорила, что случилось. Спасало состояние шока, в котором я тогда пребывала.
Я помню замечательную дежурную сестру. У меня в одну ночь очень сильно поднялось давление и болела голова. Я подошла к ней спросила, можно ли мне какую-то таблетку выпить. Она сказала: да, уже все можно. А потом добавила: «Я всю ночь сижу, приходи ко мне в любое время, хочешь, просто поболтаем». Я к ней не пришла, но была благодарна за эти слова: она нашла те, которые были мне необходимы в данную минуту.
Через три дня я сама родила сына. Я была уверена, что вот такие роды, когда ты рожаешь уже не живого ребенка, — особенные, происходят в особенном месте, где будет только врач и я. Но муж сказал: «Я обязательно буду на твоих родах. Это же наш ребенок». С момента, как меня перевели в родовое отделения, он был рядом и поддерживал меня.
Когда начался активный период родов, я не думала о том, какой будет конец. Рожала без анестезии, потому что мне нельзя было ее делать по медицинским показаниям.
Когда роды закончились, нас оставили вдвоем с мужем на два часа. У меня была эйфория, видимо, гормоны все-таки накрыли. Я понимала, с одной стороны, что произошло, что у меня нет живого ребенка, а с другой стороны — я только что родила, стала мамой…
Боль от осознания утраты стала накатывать на второй день, я начала плакать.
В послеродовом все лежали с детьми, они все время кричали. Помню момент: я лежу ночью и — тишина, никто не плачет. И я понимаю, что хочу услышать этот звук, что я от него успокаиваюсь.
Пока я лежала в послеродовом отделении, муж узнал, как можно похоронить сына. Никто особо не объяснял, что делать. Казалось, этого никто и не знает. Можно хоронить? Нельзя хоронить? Мы сначала думали, что нам его не отдадут. В результате — его отдали, и нам удалось его похоронить. Это очень важно, и теперь мы часто ходим к нему.
Я видела, что врачи в больнице мне сочувствуют, но они не могли, не знали, как правильно поддержать. Я слышала: «Через полгода родишь еще. Через полгода уже можно». «Как хорошо, что нет рубца на матке». «Все равно если бы он родился, был бы глубоким инвалидом».
Нужные и важные слова говорили друзья. Моя подруга сказала: «Расскажи мне о нем». И для меня это было настолько правильно и нужно. Еще мне помогали фразы: «Ты самая лучшая мама», «Я с тобой», «Ты можешь рассказать мне все, что хочешь, я готов слушать», «Можно, я тебя обниму?», «На кого он был похож?». Слыша это, я понимала, что люди признают, что это мой ребенок, что он существовал, что он есть.
Первую неделю после выписки муж взял отгулы и был со мной круглосуточно. Приходили наши мамы и по очереди готовили нам еду, помогали с бытом, за что я им очень благодарна. Потому, что какие-то привычные вещи, которые мы делаем, не задумываясь, — покормить кота, постирать белье, приготовить обед – становятся в такие моменты совершенно невыносимыми.
В сильной депрессии я была год. Сначала пыталась справиться сама, без лекарств. Нашла новую работу, пыталась заняться спортом. У меня началась совершенно мне не свойственная активность. Я сейчас оглядываюсь и понимаю, это все тоже было следствием шока. Когда ребенку должно было исполниться полгода, мне стало совсем плохо, я пошла к психиатру, и она мне прописала таблетки.
Когда сыну исполнился год, мы устроили день рождения, позвали наших родителей, близких друзей. Испекли торт, поставили свечку, заказали шарики. Мне хотелось, чтобы это был не день скорби, а настоящий день рождения, праздник. И он получился. Мы пустили шарики в небо, задули свечку, вспоминали, сказали тост, насколько этот ребенок изменил нашу жизнь. После этого мне стало легче. Конечно, я не могу сказать, что горе проходит: оно не проходит. Внутри всегда будет дыра, но ты начинаешь учиться жить с ней. Учишься заново смеяться, радоваться.
Мы благодарны Соломону за то, сколько любви он нам принес, мы в себе открыли столько родительских чувств. Мне кажется, я очень сильно изменилась. Эта любовь, которую мы чувствуем к нему, она все время теперь с нами. Если кто-то спрашивает, есть ли у нас ребенок, отвечаем, что да, есть. Если вопросы следуют дальше, сколько ему лет, мы уже говорим, что он умер. Ну как иначе ответить? Разве можно сказать, что у нас нет детей, если он есть?
Когда с нами это случилось, фонда «Свет в руках» еще не было. Он появился только через год. Никакой информации, как пережить случившееся, на русском языке практически не было, всю информацию я брала на западных сайтах. В том же инстаграме существует целый мир, где англоязычные мамы, потерявшие детей, создают себе отдельные аккаунты, пишут об этом. И очень все друг друга поддерживают. Целая сеть поддержки. У нас такого не было, я не знала, куда обратиться. Я очень рада, что наконец-то это появилось в нашей стране.
«Мама не плачь, отпусти меня, пожалуйста»
Диана Фомина, Набережные Челны
Через четыре месяца после свадьбы я узнала, что беременна. Все последующие пять месяцев чувствовала себя хорошо, с анализами все было в порядке. И вдруг резко на 19 неделе начались отеки, пошла на прием к акушеру-гинекологу в женскую консультацию, и оказалось, что за неделю я прибавила четыре килограмма.
«Вы, наверное, едите много макарон, налегаете на картошку. Идите домой, а если будете много есть, положу в стационар». Пришла на следующий прием, оказалось, что еще прибавила три килограмма. На майские праздники меня приняла другая врач – прежняя была в отпуске. Она посмотрела, отпустила, ничего не сказала. Но я все равно чувствовала, что что-то не то, хотя беременность первая, ничего не знаю толком, все успокаивают, что так бывает — у беременных отеки.
Вечером позвонила заведующая (это была пятница) и сказала, что, скорее всего, у меня гестоз и нужно приходить в понедельник к врачу.
Накануне приснился сон, как недавно умерший дедушка мужа уводит с собой маленького ребенка. Утром пошла в поликлинику, давление стало подниматься — 130-140, проверили зрение и – сказали прийти завтра… Уже точно зная, что у меня серьезные проблемы, дождалась мужа, мы с ним пошли к заведующей, и только после этого на меня внимание обратили. Вызвали «Скорую», которая увезла меня в перинатальный центр. Там уже было совсем другое, внимательное отношение.
Там пытались сбить давление, как-то исправить ситуацию. А потом врачи сказали, что мое состояние тяжелое, резко повысился белок, и надо срочно проводить роды. Я еще думала, что его можно будет спасти, выходить после родов. Но мне дали понять, что это невозможно. У меня началась истерика, я отказалась от кесарева сечения: «Ищите, что со мной не так, но не трогайте ребенка».
В этот момент врачи вели разговоры с мамой и с мужем, чтобы они меня уговорили рожать. Давление было 220, и врачи говорили, что еще час, и либо я умру, либо — паралич или инсульт. Пришла заведующая и стала ругаться (сейчас понимаю, что она была права), говорила, что ребенка в любом случае не спасти, но если вместе с ним умру и я, то каково будет моим близким?
Мама и муж тоже уговаривали, говорили, как я им дорога.
Но я все равно отказывалась, поскольку думала о ребенке. Когда мне принесли на подпись бумагу с отказом от операции, у меня уже начала дергаться рука. Врачи сказали, что времени у меня совсем мало. Тогда я сдалась.
Сделали экстренное кесарево, родилась девочка 250 грамм, 23 сантиметра. Об этом мне сказали только наутро. Я в первое мгновение еще понадеялась, что она — жива. Нет! У нас осталась только бирка и фотография с УЗИ.
Когда утром очнулась – рядом лежали роженицы после кесарева, и они меня все спрашивали, кто у меня родился, какой рост, какой вес. Хорошо, врачи попались хорошие в перинатальном центре, они тут же подбегали к ним, просили не задавать мне вопросов. Подходили медсестры, успокаивали, подбадривали. Одна даже косичку мне сделала.
Но я плакала целыми днями.
А потом перевели из реанимации в общую палату, где со мной лежала девушка, у которой недоношенный ребенок был в тяжелом состоянии, не ясно, выживет — не выживет. Мы с ней обе говорили на одну тему, каждая со своим горем, каждая плакала.
Когда меня выписывали, надо было пройти через зал выписки, там стояли люди с воздушными шарами в руках, ждали, когда выдут те, у кого были благополучные роды. А я шла одна…
Два месяца на больничном плакала беспрерывно.
Очень поддерживали муж, родители.
Через два месяца предложили новую работу в бешеном темпе, что даже нельзя было подумать о чем-то, я ушла в нее с головой и, казалось, справилась. Но, как только темп спал, я опять начала погружаться в депрессию.
Особенно плохо было где-то через полгода, в день, когда ставили предварительную дату родов.
Справиться, на самом деле, помогли сны. На следующий день после операции мне приснился человек, похожий на Бога, во всем белом, который уводил за руку ребенка. Это была девочка, которая повернулась и сказала: «Отпусти меня мама, пожалуйста». И позднее мне приснился сон, как будто дочка играет и говорит: «Мама не плачь, отпусти меня, пожалуйста, мне же хорошо». После этого сна я проснулась и поняла, что на самом дела Бог есть, и дала себе слово перестать рыдать, взять себя в руки. Ушла с головой в обследование собственного здоровья, которое показало, что у меня все в порядке.
Важно, что муж смог похоронить дочку. Он ее похоронил в одной могилке с дедушкой. Я смогла туда приехать только через полгода: мне легче было понять, что она на Небе. Но сейчас я спокойно отношусь к тому, что тело ее там, и прихожу вместе с мужем.
Помогая другим…
Юлия Карасева, Люберцы
Моей дочке — 16 лет. Через несколько лет после ее рождения у меня был самопроизвольный выкидыш, потом – замершая беременность.
К такому грустному развитию событий я не то что бы была готова, но, поскольку уже была психологом, знала, как из этой ситуации выкарабкиваться
Я знала, насколько широко распространены перинатальные потери и насколько они замалчиваются в обществе. Я считаю это несправедливым, неправильным, потому что множество женщин оказываются потом в тяжелом состоянии, бывают и суициды, и развод, распад семей…
После замершей у меня случилась благополучная беременность, постоянно была угроза ее прерывания, но, с помощью врачей, удалось сохранить, и у меня родился сын.
После у меня был еще один выкидыш.
На самом деле справиться с этой болью, разобраться и отпустить мне помогала не только поддержка близких, в том числе – дочки, с которой мы и сейчас очень близки, но и то, что я стала помогать другим женщинам (безвозмездно) пережить случившееся.
Все беременности – это факт биографии женщины, даже если они закончились трагично. Важно только понять это, принять, возможно – проработать…
Благотворительный фонд «Свет в руках» оказывает психологическую и информационную поддержку всем, столкнувшимся со смертью ребенка до, во время и после родов. Кому-то важно просто услышать про опыт других, кому-то необходима психологическая помощь. Если вы столкнулись с этой бедой, обязательно обращайтесь за поддержкой.
Читайте также:
Лишены ли некрещеные младенцы Царствия Небесного?
Телесное воскресение: как это будет?
Я — мать ребенка, который умер
От смерти спасти не можем. От боли, тревог и страданий — можем!
www.pravmir.ru
Я — мать ребенка, который умер
Во второе воскресенье мая в мире отмечается День Матери.
Недавно я разговаривала с женщиной, у которой недавно умер ребенок. “Как ты проведешь День Матери?” — спросила она сквозь слезы. Я не знала что сказать, это ужасный день для тех, кто потерял ребенка. В остальные дни вы можете провести несколько часов, не думая о вашей потере; в остальные дни вы можете притвориться, что вы обычный человек и что жизнь наладилась. Но не в День Матери.
В День Матери вы сталкиваетесь со своей потерей лицом к лицу, вы понимаете, что ваш ребенок ушел навсегда. В День Матери вы не можете притворяться, что вы обычный человек, что жизнь наладилась. И вся эта шумиха, все эти открытки, цветы и семейные встречи делают этот день днем мучений.
В День Матери в нашем городе проходит дорожный марафон, и я буду вечно благодарна за то, что старт и финиш забега находятся рядом с кладбищем, где похоронен мой сын. По пути я могу посетить его могилу, сказать то, что должна сказать, и еще раз увидеть его имя, высеченное на камне. В конце марафона всем матерям дарят по цветку, и по дороге домой я вновь захожу на могилку и кладу на нее мой цветок. И тогда я могу пережить этот день и двигаться вперед.
Понимаете, основная ваша задача после потери ребенка — двигаться вперед. В момент потери почти невозможно представить себе как можно жить дальше, если все настолько ужасно. Но жизнь продолжается, нравится нам это или нет. Нужно платить по счетам, делать ежедневную работу: утро наступает снова и снова. И надо брать себя в руки и жить дальше, хотя вы уже никогда не будете тем человеком, которым были раньше, до потери.
Сначала, пока ваше горе еще слишком свежее, мы разные. Но со временем печаль уходит из кожи в кости. Она становится менее заметной,но не меняет нашего отношения. Она становится мудростью, от которой мы бы не раздумывая отказались,чтобы вернуть нашего ребенка.
Мы, матери, потерявшие ребенка, понимаем насколько хрупки жизнь и красота. Мы, матери, потерявшие ребенка, понимаем, что существует огромное множество проблем, которые совершенно не важны. Важны только те, кого мы любим. Важны только мы друг для друга. Больше ничего.
Родитель умершего ребенка может чувствовать себя очень одиноким. Особенно в День матери или в День отца. Мы чувствуем как мы отличаемся от всех, кто находится вокруг нас, от всех этих счастливых людей с детьми, которым столько же лет сколько могло бы быть нашему ребенку. Но с годами я поняла, что я не одна такая.
Есть замечательная буддистская притча о женщине, у которой заболел и умер сын. Она пришла к Будде, чтобы попросить его воскресить ее сына. «Я сделаю это, — сказал он, — если ты принесешь мне горчичное зерно из того дома, от той семьи, которая не знала потерь». И вот она стала ходить от дома к дому, но не могла найти ни одной семьи, которая бы не потеряла кого-то дорогого для нее. Она похоронила своего сына, пришла опять к Будде и сказала: «Теперь я поняла».
И я тоже все поняла. Это не значит, что я стала меньше скучать по моему сыну, или что мне теперь легче в День Матери. Но я нашла смысл в случившемся: потери — это часть жизни. Нет никаких гарантий, никогда. Наши дети и все те, кого мы любим — это дар для нас, надолго или не очень.
Теперь я также понимаю, что все мы объединены, и в радости, и в горе. Важно, что у нас устанавливается связь друг с другом, именно эти отношения придают смысл нашей жизни, и помогают нам с надеждой встречать новое утро. Честертон писал: “Все мы находимся в одной лодке посреди бушующего моря, и все мы связаны друг с другом страшной верностью”.
Раньше я каждый раз подбирала слова, когда приходила на могилу сына. Было бы легче просто произнести какие-то дежурные ритуальные фразы. Но спустя годы мои слова стали значить для меня больше. Теперь я не просто говорю о горе. Я говорю о том кто я, чему я научилась и что я могу дать другим.
“Я всегда буду любить тебя, — говорю я. — И я всегда буду твоей матерью.”
Перевод Марии Строгановой
www.pravmir.ru
Когда умирают дети | Православие и мир
Беседа о.Алексия Дарашевича состоялась через неделю после того, как в автомобильной катастрофе погибли двое его детей.
Сегодня мы поговорим о смерти. В эти дни становится как-то по-новому понятно и ясно, что это такое. Я благодарен всем, кто поминает моих детей Алешу и Настю и молится о них. Молитесь, молитесь о них, дорогие мои. Знайте, когда мы молимся, мы соединяемся с ними и не только с ними. В том мире все родные, все действительно братья и сестры. Мы и здесь называем себя братьями и сестрами, но по сути не являемся ими. Мы как-то даже не очень верим в то, что это возможно. А ведь на самом деле люди крещеные могут быть братьями и сестрами вне зависимости от достатка, занятий, привычек, возраста. Но мы даже не пытаемся этого делать. Даже в церкви мы стоим по одиночке. А в ином мире все действительно братья и сестры. И когда кого-то поминают, поминают всех. Вы не только чужих поминаете, вы своих этим поминаете. Поэтому поминайте…
Я сейчас стараюсь служить каждый день. В один из них, стоя на литургии перед распятием (а у нас в церкви в Поленове очень красивое распятие), я подумал: «Какой же красивый Господь! Какой же у Господа, у Отца был красивый Сын, какой же Он прекрасный был Сын! И как же Бог сам Его отдал нам?..». Понимаете, вот откуда идет это отдание. Ведь сам Отец это сделал.
На отпевание пришло много молодых людей, и все говорили, что не было тяжести, а радость удивительная. Вы заметили, что когда кто-то умирает, мы надеваем черные траурные одежды. На панихиде это было как-то разительно — все в черном, а я — в белом. Я один в каком-то сияющем церковном одеянии. Согласно церковному преданию, первые христиане не надевали черных одежд, а облачались в белые. И это белое сияние и есть настоящее наше ощущение.
Тема смерти – трудна и очень серьезна. Даже тот, кто в этой жизни ни к чему серьезно не относится, смерть понимает как что-то значительное. В последнее время все больше людей стало бояться смерти. Ведь она обрывает все человеческие стремления. Сейчас люди избегают даже думать о смерти, как бы отворачиваются от нее. Как будто, если сделать вид, что ее нет, то ее действительно не будет. Если кто-то умер, то сразу возникает вопрос: «Стоит ли сообщать об этом, ведь человек будет волноваться, зачем его волновать?» Это понятные переживания, но они человеческие, не Божии. Смерть, прежде всего, – это разговор Бога с человеком, это Слово Бога к человеку, и человек должен обязательно услышать Его. Нельзя лишать человека Слова, которое говорит Господь. Мы все едины, и когда Господь говорит что-то человеку, Он говорит это и его сыну, дочери, матери, отцу, всем близким, потому что все мы живем друг другом.
Когда произошла авария, то встал вопрос, сообщать или нет подруге дочери о том, что она погибла. Решили не сообщать. Это неправильно, абсолютно неправильно. Почему? Мне довелось сделать это совсем по-другому. Когда я пришел в реанимацию, дети были в сознании. И вот Серафим открыл глаза и спросил: «А Настя умерла?». Я ответил: «Да». – «Да, я так и подумал. А Алеша?». – «И Алеша», – сказал я. И мальчик так спокойно, так ясно, так просто это принял. Почему так было? Потому, что это была правда. А правда Божия обладает чудесной силой, благодатью. Настоящей благодатью, которая животворит, которая дает силы. А мы, когда боимся, забываем, что за смертью благодать. Я знал это, и вот впервые столкнулся с таким явственным явлением силы Божией.
В мире все больше страданий, все больше смертей, каких-то несчастий. Мои дети лежат в Морозовской больнице, поэтому я каждый день бываю там, встречаюсь с врачами, и они рассказывают, что видят колоссальный вал детских смертей, и не знают, что происходит, даже говорят: «Что ни кроватка, то загадка». Но рядом с этими несчастьями есть благодать, и она очень близко. Я не сразу это осознал. Сначала ты живешь, действуешь, а только потом приходишь к мысли: «Господи, я ведь не рассчитывал на такое спокойствие, на такую простоту». А это все дано, дано молитвой и упованием на Господа. Какой огромной силой обладаем мы, православные, и наша Россия! Даже в самой простой молитве заложен огромный смысл. Ничего нет проще молитвы «Господи, помилуй мя, грешного». Мы привыкли так говорить, даже не задумываясь. А ведь слово «помилуй» значит не только «прости», но и «милуй», то есть «люби». В польском языке сохранилось слово «милость», т.е. «любовь». Так вот, «помилуй», значит «полюби меня, Господи». Мы все время просим у Господа максимальной любви. А что значит «полюби»? Настоящая любовь-милость будет тогда, когда Господь возьмет нас к Себе, а это и есть смерть. В этом мире мы видим смерть, а по сути это взятие нас Господом к Себе. Какое же это удивительное дело, событие, которое невозможно представить!
Я хочу сегодня говорить не о слезах, хотя слезы, конечно, есть. Я хочу говорить о той радости, которую дал меня Господь. Радость эта – люди. Вы, мои духовные чада, вдруг оказались рядом со мной. Я знаю, что все вы работаете. Но очень многие приехали, некоторые преодолели тысячи километров. Церковь – это семья. И я увидел, что у меня действительно она есть.
Недавно я ехал с одним священником, потерявшим жену и сына, и посочувствовал: «Да, батюшка, ты теперь один остался». Он ответил: «Ты что, батюшка, я не один, как я могу быть один, ведь со мною Господь!». Мы никогда не бываем одни, никогда! И еще я хотел бы сказать Вам и тем, кто слышит нас, и, может быть, особенно тем, кто не слышит. Каким образом они могут сейчас услышать меня, не знаю. Но так мне хочется, чтобы они как-то это почувствовали! Становитесь, спешите быть православными, настоящими православными! Потому что в этой жизни надо быть готовым ко всему, потому что жизнь трудна, по-настоящему трудна. И кто знает, что ждет вас за порогом.
Вы не должны быть теми, кто просто время от времени заходит в церковь, ставит свечку, крестится, постится, а вроде и не постится; когда молится, а когда и не молится – ну, не получается. Нет, мои дорогие, жизнь слишком серьезная, чтобы быть хладными, чтобы быть теплыми, еле теплыми. Мы должны быть горячими, должны быть сильными православными, так чтобы не только, может быть, себе помочь, но и тем, кто рядом с нами. Вы говорите, что Ваша мама и Ваша подруга крещеные и думают, что они православные. Скорей всего. Но разве это так?..
Наша радиослушательница Елизавета делится со мной своим несчастьем: «У меня тоже горе, у меня погиб сын, два года назад. Я по нему плачу день и ночь и жду его домой. Не знаю, что мне делать…».
Я Вам скажу: матушка, матушка, как ни горько Вам это говорить, но зачем Вы это делаете? Вы думаете, что слезами своими можете ему чем-то помочь? То, что Вы делаете, делают очень многие, но… Сейчас я, может быть, имею право Вам сказать то, за что в другой раз меня могли упрекнуть: хорошо Вам, сытому, спокойному и счастливому так говорить. Я хочу сказать, что это безбожие, так поступать. Именно так, как это делаете Вы. Это маловерие, это неверие, это, по сути, не помощь ему, а просто камень на нем. Думаете, ему там легко? А Вы еще давите этой беспросветностью своей, тоской и унынием. Разве Господь заповедал нам это? Думаете, сын этого от Вас ждет? Я уже говорил, хочу повторить: мы боимся смерти. Мы часто ссылаемся на святых отцов: «помни час смертный, и вовеки не согрешишь». Да, это говорит святой, но в его словах нет страха смерти, понимаете – нет! Вы помните, что был Ваш сын, мальчик Саша, упокой, Господи, его душу. И Вы уцепились за него, прошлого, не сегодняшнего, не думая о том, что с ним, с его душой сейчас. Так вот, «помни час смертный» значит «помни, что тебя ждет, помни и стремись к этому, думай об этом и готовься к этому». Получается, мы боимся настоящего, подлинного христианства, а значит, боимся самого Христа. Не надо ужасаться смерти, это обычно и естественно. Странно, если бы это было не так, ибо кто такой Бог и кто такие мы? Он велик, Он огромен, Он невообразим по сравнению с нами. И даже апостолы ужасались. Помните, Петр? Бросился в ноги, сказал: «Господи, выйди от меня, ибо я человек грешный». Они ужасались, когда Господь открывался им не как человек, а как Бог, что очень естественно для нашей грешной природы. Нам и нужно, наверно, бояться, но нужно бояться как детям, которые и боятся и тянутся к Господу, понимаете, тянутся. А мы куда тянемся, за что цепляемся? Мы же не к Господу тянемся. Если бы к Господу тянулись, то искали бы света, добра, радости, потому, что Господь есть Любовь, Радость и Свет. Этот Свет бы проникал в нас. Если же мы не соединяемся с Ним, если тоска в нашей душе, то мы устремляемся не к Богу. Я понимаю, когда люди в тоске плачут и надрывают себе душу, я очень их понимаю. Но минута этих чувств, и Господь уводит меня от них. Не подумайте, что я кого-нибудь из вас осудил. Это мое сочувствие к Вам и желание вытащить Вас оттуда, где Вы сейчас находитесь. Когда человек стенает, плачет, вопиет, он боится и понимает, что его участь тяжела, горька и он хоть в какой-то мере, неосознанно, может быть, старается это разделить эту участь. Вот, по сути, что мы делаем. Но это неправильно.
Те, кто были до Христа, может быть, правильно это делали, иначе другого способа не было. Но у нас-то, после Рождества Христова, Воскресения Христова, у нас есть другое, Господь даровал нам это другое. Мы можем с вами не только там быть с ним, а ему от этого не легче, если мы рядом с ним, ведь святые говорят, что люди, находясь там, друг друга не видят. Они не могут видеть друг друга, какое там облегчение от того, что за спиной мучается моя мать. Ему от этого нет облегчения, более того еще тяжелее, потому, что вместо того, чтобы быть с ним, как клубок свернувшийся мучаться, пожирать себя, сжигать себя, нужно тащить его оттуда. Понимаете, тащить. А Вы что делаете? Вы совсем этого не делаете. А тащить Вы будете его, если сами будете стремиться к Богу. Не Вы будете тащить, Вы сами не сможете никогда этого сделать. Господь будет тащить. Если Вы только потянетесь к Нему, ухватитесь за Него: «Господи, Господи, я Твоя, я с Тобой, Господи», и тогда Ваша вторая рука, она же никуда не делась, она за сыном, она же все равно тянется к сыну и будет, будет ему за что уцепиться. За слабую Вашу руку, слабую, совсем немощную. Но будет это, сколько-то лет продлится не знаю, но Вы будете делать дело, святое дело. Божие дело. Во что нужно делать, мои дорогие. Мы еще себя в какой-то мере хвалим, вот смотрите, как я переживаю, как я переживаю. Вот кто-то там совсем не переживает, а я вот надрываю свою душу, плачу, глаза все выплакала, ослепла даже, Господи. Разве это, Господь, заповедал нам?
Другая наша слушательница говорит: «Детей дает Господь. Умирая, они возвращаются к своему Отцу, поэтому «убиваться» нельзя».
Вы совершенно правы. Когда мы так убиваемся, это говорит о нашем маловерии: у нас в душе нет конкретного ощущения, что мир Божий есть, он рядом и он прекрасен. Шаг сделал, и ты уже там, в том мире. Нас сбивает, нам не дает это сразу понять неожиданность. Леша с друзьями ехал в паломничество по Золотому кольцу, по нашим древним святыням. У него был второй день отпуска, и он давно обещал детям свозить их в путешествие. Ребята ехали, пели, потом по пути свернули к знакомым в другой храм, там тоже молодые ребята, девчонки. Они были полны радости. И они в эту радостную минуту попали в самую большую радость. Да, был, конечно, какой-то страшный момент, разрыв, надрыв, но надо было его пережить. Жизнь плотная, чтобы пройти через стену, ее нужно пробить. Это очень трудно и даже больно. Но за ней радость, свет.
Все происходит по воле Божией. Даже волос с головы человека не может упасть без Его воли. Если это воля Божия, то какое может быть переживание? А мы не понимаем и вменяем себе это в достоинство: какой я хороший человек, вот другая мать равнодушная, отправила, и ей все равно, а я — беспокоюсь!
Дорогие мои это заменитель духовной жизни, это не духовная жизнь. Это мешает нам жить по-Божьи. Переживание – это рудимент бездуховной жизни. В той безбожной жизни нам нельзя было не переживать, потому что без этого мы могли стать камнями, кирпичами и больше ничем. Когда человек неверующий, он вынужден переживать, у него другого способа жить духовно просто нет. И он берет хотя бы этот костыль – волнение. Он плачет, рыдает. Но нам дано Богом, Церковью гораздо большее. Нам дана ясность, нам дана вера. «Мир вам», – сказал Господь. В мире мы должны жить в ясности, в покое, с надеждой, с упованием на Господа.
Мир должен быть с нами. Мы так часто слышим это слово. Во время службы время от времени священник поворачивается к пастве, к братьям, к сестрам, благословляет их и говорит: «Мир вам». Все живет миром. Там, где мир, есть Господь. Там, где смута (говорят «смутно на душе»), Бога не видно. А почему? Мира нет. Мы должны успокоиться и положиться на волю Божию. Все рождается в простоте. Не нужно выдумывать, нужно просто делать то дело, которое Господь дает. Так было и у нас с матушкой. Мне позвонили, я сразу понял, какое у меня дело: я должен ехать к моим детям. Мне нужно было как-то выбраться из Поленова, я даже не знал, как это сделать, потому, что было 2 августа, обычный будний день. Мне это было трудно, но я решил эту проблему. Потом появилась вторая проблема, третья, четвертая, пятая… Я удивился, сколько их собралось. В это время я молился. В такой простоте и оказался Господь.
Благословение Божие и Ангела-Хранителя в вашей простой и обычной святой жизни.
www.pravmir.ru
Мой ребенок умер. Пожалуйста, спросите, как его зовут. | Блогер maxxxima на сайте SPLETNIK.RU 13 сентября 2018
На днях читала на сайте BBC новости, и как это порой бывает, взгляд вдруг зацепился на анонсах различных статей внизу страницы. Заголовок статьи, который я скопировала в этот пост, показался настолько же простым, насколько жутким. Стало любопытно, и я прочла рассказ Элли Райт на одном дыхании… Тема несостоявшегося материнства почти не освещается, при том, что само явление, увы, совсем нередкое. Перевод статьи мой.
«В английском языке нет слова, обозначающего родителя, у которого умер ребенок, как если бы эта тема была слишком болезненна для общества и находилась под запретом. Элли Райт потеряла своего сына Тедди почти сразу после рождения, и сейчас она противостоит негласной идее части общества о том, что человек только тогда может считаться родителем, если его ребенок – жив.
Моему сыну Тедди весной исполнилось бы 3 года, но он так и не вышел со мной из роддома, скончавшись спустя 3 дня после рождения. Когда это случилось, я вдруг обнаружила себя в мире особого материнства, которого я никогда не ожидала.
Я узнала, что жду ребенка в сентябре 2015 года, спустя 10 месяцев с начала попыток забеременеть. Я помню, как ждала мужа, Нико, чтобы рассказать ему об этой новости. Я вложила тест с положительным результатом в его ладони, и когда он его увидел, выражение его лица было сложно описать. Он одновременно сиял и плакал. До этого момента я никогда не думала, что какое-то событие в жизни сможет затмить то счастье, которое мы испытали на нашей свадьбе.
Мы подождали до 12-недельного УЗИ, прежде, чем рассказать об этой новости кому-либо. Мне и самой было сложно поверить в происходящее, пока я не увидела, как мой ребенок шевелится на экране – пинается, извивается, такой весь полный жизни. После УЗИ я подвезла мужа до работы, и вскоре получила от него смс: “Это был лучший понедельник в моей жизни. Хочу, чтобы все понедельники были такими же потрясающими!”
Следующие 6 месяцев прошли очень быстро, и вот на мгновение мне дали подержать моего маленького мальчика в руках. Он молчал и показался мне совсем крошечным.
Вдруг сестра выхватила его из моих рук и унесла. Еще предстояло рождение плаценты, и меня накрыло волной тревоги. Но вот появился Нико, за которым шла улыбающаяcя сестра, она держала в руках нашего сына. Он был укутан в больничные одеяла, и на его голове была голубая шапочка, похожая на шапку рыбака.
Консультант объяснила нам, что у малыша были “кое-какие проблемы в самом начале”, но сейчас он стабилен и дышит. В этой вязаной шапочке он выглядел так, будто вот-вот уйдет в плавание в далекие моря. Не знала тогда я, что скоро мой сын действительно начнет другое путешествие, проведя на Земле всего 74 часа.
Мы решили назвать его Тедди. Полное имя – Эдвард Константин, Константин – в честь нашего любимого залива Константин на северном побережье Корнуолла. Я мечтала о том, как буду наблюдать первые шаги сына в сторону моря на нашем любимом пляже.
Тедди и я спали в ту ночь в специальном отделении для малышей, у которых во время родов были осложнения. Примерно через два с половиной часа меня разбудила сестра. Она трясла меня за плечо и сказала: “Я должна забрать его, он очень холодный”. Когда она подняла Тедди, я увидела как его маленькие ручки безжизненно повисли. 18 минут врачи проводили реанимационные процедуры, и позже мы узнали, что повреждения, которые мозг получил за это время, были необратимы.
Тедди перевели в отделение интенсивной терапии другого госпиталя, собрали консилиум, в котором участвовали врачи из госпиталя на Грейт Ормонд стрит. Все это время мое тело вело себя как тело матери. В день, когда мы узнали, что системы жизнеобеспечения Тедди будут отключены, ко мне пришло молоко. Мать-природа может быть невероятно жестока.
Я не думаю, что смогу когда-нибудь описать то, что я чувствовала, когда узнала, что ничто не поможет Тедди, и он умрет в тот же день. Мне показалось, что в грудной клетке закончился воздух, что меня сбила с ног волна, и неважно, как бы я ни билась, кричала, боролась, я больше никогда не задышу.
Тедди родился 16 мая 2016 года, и умер 19 мая от очень редкого метаболического синдрома, вызванного нарушением обмена 3-метилглутаровой кислоты. Это означало, что все было для него ядовитым, включая сам воздух, которым он дышал с момента рождения. Мое тело поддерживало его в живых, вот почему я смогла встретиться с Тедди на короткий момент, подержать его в руках, почувствовать его запах и тепло его тела на своей коже.
Часы, которые предшествовали нашему прощанию, ощущались так, будто все показывается в замедленной съемке. Мы вытащили его из бокса, в котором он был все время, и положили по очереди с мужем себе на грудь, кожа к коже. Его также подержали бабушки и дедушки, нас сфотографировали втроем – Тедди, Нико и я. Когда пришло время, я ушла в специальную комнату, села на диван, рядом были Нико и моя мама. Сестры перестали закачивать воздух в легкие сына, убрали последние кусочки пластырей с его рта, и передали его нам.
Наконец он был освобожден от всех проводов, связывающих его с мигающими и издающими разные звуки аппаратами. Когда он вздыхал в последний раз, мы прочли ему рассказ “Знаешь, как сильно мы тебя любим?” (из популярной английской книги для детей). Я потеряла счет времени и старалась запомнить каждую деталь его прекрасного личика сердечком, и запомнить то, как мои руки ощущали его вес. Когда он перестал дышать, я не была испугана. Мне хотелось, чтобы он был в безопасности, и знал, как сильно мы его любим. Это ведь то, чего хочет любая мать, не так ли? Забывает про свои чувства, чтобы защитить своего ребенка. Но я думаю, что также я ощущала физически, как разрывается мое сердце, по крайней мере это единственное, что я могу сказать про себя в тот момент.
После его смерти я почувствовала, что онемела – физически и эмоционально. Я помню, что думала: “Такие вещи происходят только с другими людьми”. Я отправила несколько сообщений паре наших друзей и объяснила, что мы вынуждены были попрощаться с Тедди. Я не могла произнести фразу “Он умер”, или “Он мертв”. Прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла произнести эти два слова в одном предложении: “Тедди умер”.
Когда мы приехали домой, в коридоре стояла коляска, а в нашей спальне — люлька. Я не могла сделать и шага в ту сторону коридора. Я видела яркий свет в детской комнате, который освещал все то, чего я была теперь лишена в жизни. Жизнь, которую я ждала в течение 9 месяцев, так и не началась.
Телефон в нашем доме и мобильные телефоны, казалось, сорвались с цепи. Самые лучшие сообщения, которые я получила тогда, были очень простыми: “Я всегда рядом, если буду тебе нужна/нужен, и я хочу, чтобы ты знала, что я тебя люблю”. Просто потому, что они не требовали от меня никакого ответа. И я знала, что эти люди подождут, пока я найду в себе силы вернуться в мир и в жизнь.
Через 6 дней после смерти Тедди нам нанесла визит акушерка по гореванию (есть такая профессия в системе здравоохранения в Британии). Готовясь к ее приходу, я заставила себя принять душ, надеть что-то приличное и даже слегка подкраситься. Я встретила ее с улыбкой, громко и энергично предложила ей чашку кофе.
Я думаю, что она поняла это так, как если бы я уже пережила трагедию. Довольно быстро я осознала, что разговор с ней о Тедди не принесет мне никакой пользы. Она даже не потрудилась узнать заранее его имя. Мой сын был лишь очередным ребенком, который так и не вернулся домой из роддома. Сделав усилие над собой, я показала ей наши с ним фотографии, чтобы она узнала, как он выглядел. Но казалось, что она хотела, чтобы вместо всего этого я просто сидела и плакала, но я уже провела так шесть дней, и очень, очень устала от этого. А она хотела, чтобы мы проходили стадия горя по порядку, прописанному в книгах. Я вежливо отказалась от ее будущих посещений.
На этот опыт наложился телефонный звонок от секретаря гинеколога, которая хотела записать меня на прием для обсуждения того, как прошли мои роды. “Мой ребенок родился на прошлой неделе, и он… умер” — это все, что я смогла пробормотать. На том конце провода повисло молчание и прозвучало поспешное извинение. Чуть позже пришло письмо, в котором было написано, что «мы очень сожалеем о таком печальном исходе вашей беременности”. Тедди очевидно был “печальным исходом”, а не человеком, моим сыном.
Мысль о том, что я увижу кого-то и буду с кем-то общаться, вызывала тошноту, и я не выходила из дома еще шесть недель, изредка видясь с семьей и парой очень близких друзей. Однако, я решила встретиться с одной женщиной, которая была со мной на курсах йоги для будущих мам, и чей ребенок родился в том же госпитале, что и Тедди, только на день позже.
Мы пошли выпить кофе, и я познакомилась с ее милым, красивым малышом. Конечно, я почувствовала приступ зависти, но постаралась тут же блокировать его — я не хотела быть таким человеком. Она была очень доброй и очень терпеливой в те моменты, когда мы обсуждали наши первые недели – очень разные истории двух мам, у которых родились первенцы. Я много плакала, но из-за всех сил старалась держаться, чтобы не быть одной сплошной негативной эмоцией.
“Ну и когда ты выходишь на работу?” внезапно спросила она. Ровно тогда, когда я почувствовала, что говорю с человеком, который способен меня понять, я обнаружила, что это не так. Мы еще немного поболтали о том, о сем и попрощались. Больше мы не общались, хотя я встретила ее одним жарким августовским днем примерно полтора месяца спустя, гуляя с собакой в парке.
Она покачивала ребенка, стоя в группе таких же счастливых мам со своими младенцами. Я глубоко вздохнула и заставила себя подойти к ним с намерением поздороваться, понимая, что сейчас сбудется мой самый страшный сон о встрече с мамами и их новорожденными. Но как только она меня увидела, то тут же повернулась спиной, встав лицом к группе. “Это та самая Элли, о которой я вам рассказывала”, сказала она своим знакомым, когда ей показалось, что я отошла от них на безопасное расстояние.
Я чувствовала, что их глаза прожигают мою спину. Я ощущала себя, как если бы меня взяли и без особых церемоний выставили из клуба Мамочек. Ты не можешь сидеть с нами, ведь твой ребенок умер. Я плакала всю дорогу домой.
Потом я нашла именно тех друзей, которые мне были нужны, но до встречи с ними я об этом не знала. Совершенно случайно я увидела пост в Инстаграм Мишель, матери, потерявшей ребенка. Ее дочь Орла, родилась мертвой в мае. Читая ее посты, я узнала, что как и я, она меняла свои привычные маршруты, избегая мам с колясками и беременных женщин, стала носить большие солнцезащитные очки, чтобы люди не видели льющихся слез, и тогда я подумала “Слава Богу, я не одна такая.”
Мы обменялись сообщениями с выражением солидарности, и она рассказала, что она и несколько других таких же мам завели группу в WhatsApp для поддержки друг друга – все они совсем недавно потеряли своих детей.
Это был немного похоже на свидание вслепую участников группы анти-молодые родители, и это было классно. Мишель сказала, как зовут других мам в группе, дала адреса их страниц в Инстаграм.
Мне хотелось узнать, кто стоит за этими именами, какие истории, как зовут их детей. Группа называлась “Женщины-воины”, и именно эти мамы спасли меня в самые черные дни моей жизни. Там были Джесс и Натали: их сын родился мертвым в январе; Эйми, чья дочь Феба умерла в тот месяц при родах; Эмма, ее дочь Флоренс умерла тоже при родах в январе. Сэм, ее сын родился мертвым в ноябре предыдущего года.
Джесс, Нат, Мишель, Эйми, Эмма, Сэм и Элли. Женщины-воины. Так я нашла свой трайб.
Группе сейчас больше двух лет, мы называем наших детей “Банда”, помним их дни рождения, если кто-то из нас бывает на пляже то, рисуем имена наших детей на песке.
Мне приносит облегчение писать имя Тедди. Сперва я писала ему письма в дневнике, потом писала везде, где могу – на запотевшем стекле, песке, чтобы хоть как-то почувствовать близость с ним. Когда умер Тедди я стала той мамой, которая должна выжить несмотря на то, что я никогда не услышу его смех, и у меня никогда не будет его “первых” (достижений).
Я просто писала и писала его имя, задумываясь, а как бы он делал это, когда бы пришло время. Каким был бы его почерк – похож на мой, круглый с завитушками, или как у его папы, с буквами, похожими на мелких паучков?
С приближением Рождества я стала думать, как включить имя сына в открытки. Мне это было очень нужно. Я решила, что нарисую над нашими именами маленькую звездочку, и в нее впишу букву Т. Так я и стала делать, и продолжаю по сей день. Всегда, когда я подписываю открытку, я вписываю эту буковку, и чувствую гордость от того, что Тедди присутствует в истории нашей семьи. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь изменилось.
У некоторых из членов нашей группы в WhatsApp родились дети. Они наполнили жизни других мам надеждой, ожиданием. Но эти беременности, конечно же, протекали в тревоге и волнениях. А как иначе, когда твой первый ребенок умер. Женщины-воины понимают это, и мы не начинаем тут же поздравлять, когда кто-то говорит о наступившей беременности. И, конечно, никогда не поздравляем с тем, что кто-то впервые стал матерью после рождения малыша, ведь это не так.
Есть что-то такое страшное в том, что умирает твой ребенок, что в социуме для обозначения этого даже нет слова. Если умирает супруг, то ты – вдова, если умирают родители, ты – сирота. Смерть ребенка нарушает естественный ход жизни, и это слишком мучительно, чтобы даже задумываться об этом.
Но где тогда все те родители, вроде меня и Нико, мамы и папы умерших детей? Кто члены моей группы Whatsapp? Вокруг нас тысячи и тысячи горюющих родителей, но мир не стремится признать или понять их.
Когда люди спрашивают меня, есть ли у меня дети, я всегда думаю, говорить или нет, что мой сын умер. Я переживаю, что они почувствуют себя некомфортно. Порой люди говорят вещи вроде “Не переживай, когда-нибудь ты станешь прекрасной матерью.” Я знаю, что у них хорошие намерения, но такие слова бестактны. Только представьте, что мне сказали бы, если бы узнали что, предположим, у меня умер муж “Не переживай, ты снова выйдешь замуж и станешь прекрасной женой.”
Чаще всего люди быстро меняют тему разговора на что-то нейтральное, типа погоды. Но нет ничего хуже молчания. Когда я говорю, что я – мама мальчика, который умер в роддоме, самым большим благословением для меня является встречный: “О, я очень сожалею, а как его звали?”. В такой момент я чувствую, что мой статус родителя признают, и признают тот факт, что Тедди был человеком, и он для меня тогда и сейчас имел и имеет огромное значение.
После смерти Тедди я слышала фразу: ты научишься чувствовать любовь, которая будет больше чувства потери. Для меня это выражается как раз в том, что я произношу его имя – слыша его, нормализуя и признавая его место в моей жизни, я заполняю свою потерю любовью.»
Оригинал статьи: bbc.co.юк
Обновлено 13/09/18 09:56:
Ссылку на оригинал статьи почему-то удалили. Ее можно прочесть на сайте BBC, она называется My baby died. Please ask me his name.
www.spletnik.ru
pochemu-umirayut-deti — запись пользователя ПТИЦА (vs0408) в сообществе Наши потери… в категории Разное
И не надо мне сразу говорить о судьбе,о КАРМЕ ,о расплате за грехи предков...О воле Божьей.. Это же не я нагрешила,а предки- причем здесь я и мой ребенок???? и что выходит Наши с вами предки ИРОДЫ воплоти ( это же наши дети умерли ) а все остальные - предмет для подражания??? а как же наркоманы,алкаши и те твари ,что рожают.а потом выбрасывают младенцев -они лучше меня и всех остальных? Это же не я накосячила! и не моя семья !! предки ....пусть бы они и расплачивались!!!! И ведь дети не должны быть в ответе за своих родителей. Вся ответственность за воспитание ребенка лежит на родителях. Это они должны отвечать за проступки своих детей А не наоборот . И если смерть это расплата за наши грехи. то в чем же маленькие дети виноваты? Они рождаются чистыми, как ангелы, безгрешными! Где справедливость? Поссорилась с попом, который пытался убедить меня, что на все воля Божия/ Не убедил/.Что,- смерть ребенка, это инструмент наказания для его грешных родителей? В этом его воля? Дети страдают от несовершенства собственных родителей? А еще говорят что Бог справедлив. Не верю!!!!
чему научила смерть ребенка...- расчитывать только на себя-муж в стрессовой ситуации уходит глубоко в себя.( курит и молчит по несколько дней )
моральной поддержки от родственников не ждать-мать даже на похороны не приехала.... а те кто приехал потом притензии выставляли-не так себя с ними вела...
никогда бы не решилась на рождение 3 ребенка и не было бы пацанов...
живу одним днем-устраивает даже гребанная общага..потому что завтра может и не наступить....
я плохая мать-может я не заслужила детей.... могу накричать .. наказать...потом желею об этом...часто думаю-- вотбыла бы жива Оля-она была бы послушней..лучше... БЫЛА БЫ... А зачем осталась я? какая польза от меня?что хорошего толкового могу сделать ? непонятно...
www.babyblog.ru
«Ребенок умер у меня на руках» | НГС
Через пару месяцев Леше Железову должно было исполниться 3 года. Но днем 19 сентября его не стало. Его мать, 40-летняя Юлия Железова, винит во внезапно случившейся трагедии поздно приехавшую «скорую». Как рассказала НГС.НОВОСТИ Юлия, сын серьезно никогда не болел, не было и хронических заболеваний — «абсолютно нормальный, здоровый ребенок». Мальчик ходил в частный детский сад, последний раз он был там в четверг, а с пятницы был дома с семьей — мамой и 18-летней сестрой Настей в их съемной квартире на ул. Прокатной в Ленинском районе Новосибирска. «Все было хорошо — солнечная погода, мы на улице с ним гуляли, ничего из продуктов он такого не ел, травануться он ничем таким не мог. В воскресенье ему стало плохо, его вырвало. Всякое же бывает у ребятишек…Но у него ни температура не поднялась, ни поноса не было, только единожды его вырвало», — вспоминает женщина.
Юлия умыла сына и положила спать. Она следила за его сном ночью — ребенок, по ее словам, спал хорошо. В понедельник утром у Леши была только слабость, но Юлия решила побыть с ним, отпросившись с работы. «Буквально в считаные секунды… такое ощущение, что у него резко началась какая-то боль. Я его взяла на руки, он начал хрипеть. В этот момент я попросила Настю, чтобы она начала вызывать «скорую». «Скорой» мы объяснили, что ребенок задыхается, что ему плохо, пальчики рук-ног посинели, ему плохо, хрипит, именно дыхание перехватывает», — рассказывает она, отметив, что вызвали врачей они в 11:53.
По ее словам, обычная «скорая» приехала через 15 минут, и за это время врачи по телефону подсказывали, как облегчить мальчику страдания.
У этой бригады не было специального оборудования и к тому же Леше становилось все хуже, поэтому родные сразу же после прибытия первой машины «скорой» вызвали еще одну, надеясь, что это окажется детская реанимация.
«Когда приехала первая «скорая», было еще сердцебиение. Приехала вторая «скорая» минут через 15 — и она не была ничем оснащена: ни кислорода, ни детских трубочек, ничего… Реанимировали они его 40 минут. Когда они только приехали, врач послушал, сказал, что у него уже клиническая смерть. Не могли толком ни поставить укол, ничего. В 12:55 ребенок у меня умер. Умер у меня на руках», — описала Юлия Железова. Следующие 3 часа она ждала медэкспертов, которые забрали бы умершего ребенка, чтобы поставить диагноз. «Врач судмедэкспертизы сказал, что абсолютно чистый ребенок, ничего внутри они не нашли. Никак не объяснили. Сказали, что взяли дополнительные анализы и через месяц смогут нам дать заключение», — добавила мать Леши.
В справке о смерти, копию которой Юлия предоставила НГС.НОВОСТИ, действительно написано: «Причина смерти временно не установлена».
Сейчас Юлия Железова пожаловалась только в СМИ и написала письмо на сайте президента России Владимира Путина с просьбой разобраться в трагическом случае. «Я понимаю, что мне сына никто не вернет, не жду извинений от них (врачей. — М.М.). Мы были просто на кладбище и видели, сколько детей маленьких похоронены, до 3 лет. Я хочу привлечь внимание к оказанию помощи, к тому, чтобы детям, кто живы, оказывали должную медицинскую помощь. Если вызывают к маленькому ребенку — машина должна лететь. В машине должно быть все, чтобы спасти ребенка. Я считаю, что сделано ничего не было [для спасения моего сына]», — заявила женщина. Она подчеркнула, что рядом с ее улицей, буквально в 500 м, находится подстанция скорой помощи Ленинского района, поэтому, по ее мнению, у врачей была возможность приехать раньше.
В новосибирском минздраве объяснили, что на этот вызов действительно были поочередно направлены две бригады — педиатрическая и реанимационная. «Жалобы были на рвоту [в первый раз], поэтому была направлена обычная педиатрическая бригада. Потом мама, видимо, позвонила еще раз в «скорую» и сказала, что у ребенка отсутствует дыхание, — и тогда уже было принято решение вызвать реанимационную бригаду», — рассказали в пресс-службе министерства здравоохранения НСО. По данным минздрава, первая бригада приехала спустя 16 минут после вызова, а вторая — 12, и оба автомобиля уложились в нормативы: согласно федеральному законодательству это 20 минут.
«Было принято решение вызвать ближайшую реанимационную бригаду, потому что реально каждая минута может стоить жизни», — объяснили в минздраве причины, почему приехала не детская, а взрослая реанимация. Врачи пытались спасти Лешу 40 минут, но реанимация была безуспешной — мальчик умер.
Главный врач Новосибирской станции скорой помощи Ирина Большакова отказалась комментировать ситуацию «до разбора обстоятельств данного вызова специальной комиссией министерства здравоохранения».
Самый известный скандал, связанный с «несвоевременным оказанием медицинской помощи» (такова официальная формулировка в подобных случаях), произошел в 2010 году. 8-месячному сыну сибирячки Дарьи Макаровой Максиму из Академгородка потребовалась срочная помощь: мальчик просто не проснулся, и родители забили тревогу. Ребенка повезли в отдаленную больницу через весь город — и в итоге не смогли спасти. Дело было таким громким, что в него вмешались СК и ряд федеральных чиновников, а сама Макарова организовала фонд «Здравоохранение — детям».
Мария Морсина
Фото Константина Чалабова (РИА Новости) (1), предоставлено Юлией Железовой (2)
ngs.ru
