51. Бихевиоризм, его основатели и предмет изучения (Дж. Уотсон)
Теоретическим лидером бихевиоризма стал Джон Уотсон (1878-1958). Его научная биография поучительна в том плане, что показывает, как в становлении отдельного исследователя отражаются влияния, определившие развитие основных идей направления в целом.
В 1913 году он публикует статью «Психология с точки зрения бихевиориста», оцениваемую как манифест нового направления. Вслед за тем он публикует книгу «Поведение: введение в сравнительную психологию», в которой впервые в истории психологии был решительно опровергнут постулат о том, что предметом этой науки является сознание.
Девизом бихевиоризма
стало понятие о поведении как объективно
наблюдаемой системе реакций организма
на внешние и внутренние стимулы. Это
понятие зародилось в русской науке в
трудах И.М.Сеченова, И.Л.Павлова и
В.М.Бехтерева. Это принципиально новое
воззрение отвечало потребностям времени.
Старая субъективная психология
повсеместно обнажала свою несостоятельность.
Это ярко продемонстрировали опыты над
животными, которые были главным объектом
исследований психологов США. Рассуждения
о том, что происходит в сознании животных
при исполнении ими раз личных
экспериментальных заданий, оказывались
бесплодными. Уотсон пришел к убеждению,
что наблюдения за состояниями сознания
так же мало нужны психологу, как физику.
Только отказавшись от этих внутренних
наблюдений, настаивал он, психология
станет точной и объективной наукой.
Находясь под
влиянием позитивизма, Уотсон доказывал,
будто реально лишь то, что можно
непосредственно наблюдать. Поэтому, по
его плану, все поведение должно быть
объяснено из отношений между непосредственно
наблюдаемыми воздействиями физических
раздражителей на организм и его так же
непосредственно наблюдаемыми ответами
(реакциями). Отсюда и главная формула
Уотсона, воспринятая бихевиоризмом:
«стимул – реакция» (S-R). Из этого
явствовало, что процессы, которые
происходят между членами этой формулы
– будь то физиологические (нервные),
будь то психические, психология должна
устранить из своих гипотез и объяснений.
Уотсон экспериментально доказывал, что можно сформировать реакцию страха на нейтральный стимул.
Возглавили это движение американские психологи Э.Толмен и К.Халд.
Эдвард Толмен (1886-1959) свои основные идеи изложил в книге «Целевое поведение у животных и человека» (1932). Как и другие бихевиористы, экспериментальную работу он вел в основном на животных (белых крысах), считая, что законы поведения являются общими для всех живых существ, а наиболее четко и досконально могут быть прослежены на более элементарных уровнях поведения.
Подобно своим
предшественникам, «классическим
бихевиористам», Толмен отстаивал
положение, что исследование поведения
должно вестись строго объективным
методом, без всяких произвольных
допущений о недоступном этому методу
внутреннем ми ре сознания.
Толмен доказывал, что и внутренние процессы можно «вывести наружу» и придать их исследованию такую же точность, как исследованию любых физических вещей. Для этого поведение следует рассматривать не как цепочку отдельных реакций, а с точки зрения его целостной организации.
В отличие от других
бихевиористов, Толмен настаивал на том,
что поведение не сводится к выработке
двигательных навыков. По его
экспериментальным данным, организм,
постепенно осваивая обстановку, строит
познавательную («когнитивную»)
карту того пути, которому нужно следовать
для решения задачи. (В качестве главной
задачи испытуемые животные в опытах
Толмена должны были найти выход из
лабиринта, чтобы получить подкормку и
тем самым удовлетворить потребность в
пище.
После экспериментов Толмена стала очевидна не достаточность прежних воззрений на поведение. Потребовался их пересмотр.
Кларк Халл (1884-1953) стремился придать психологической теории стройность и точность, свойственные физико-математическим наукам. Исходя из этого, он считал, что в психологии следует выдвинуть несколько общих теорем (подобно геометрии Эвклида или механике Ньютона), подвергнуть их экспериментальной проверке и в случае, если они опытом не подтвердятся, преобразовать их в более адекватные положения. Такой подход получил название гипотетико-дедуктивного метода.
Халл опирался в
основном на учение И.Л.Павлова об условных
рефлексах, считая, что важнейшую роль
при использовании этого понятия следует
придать силе навыка.
Для того чтобы эта
сила проявилась, необходимы определенные
физиологические потребности. Из всех
факторов решающее влияние на силу навыка
оказывает редукция потребности. Чем
чаще она редуцируется, тем больше сила
навыка. Величина редукции потребности
определяется количеством и качеством
подкреплений. Кроме того, сила навыка
зависит от интервала между реакцией и
ее подкреплением, а также от интервала
между условным раздражителем и реакцией.
Халд разделил первичное и вторичное
подкрепление. Первичным подкреплением
является, например, пища для голодного
организма или удар электрическим током,
вызывающий прыжок у крысы. Потребность
соединена с раздражителями, реакция на
которые, в свою очередь, играет роль
подкрепления, но уже вторичного.
Халл первым поставил
вопрос о возможности моделирования
условно-рефлекторной деятельности. Он
высказал предположение, что если бы
удалось сконструировать из неорганического
материала устройство, способное
воспроизвести все существенные функции
условного рефлекса, то, организовав из
таких устройств системы, можно было бы
продемонстрировать настоящее научение
методом «проб и ошибок».
Халл создал большую школу, стимулировавшую разработку применительно к теории поведения физико-математических методов, использование аппарата математической логики и построение моделей, на которых проверялись гипотезы о различных способах приобретения навыков.
Читать онлайн «Анатомия человеческой деструктивности», Эрих Фромм – Литрес, страница 5
Бихевиоризм
Основателем бихевиоризма является Д. Б. Уотсон. Главной предпосылкой этого психологического направления еще в 1914 г. стала идея о том, что «предметом психологии является человеческое поведение». Как и представители логического позитивизма21, бихевиористы выносят за скобки все «субъективные факторы, которые не поддаются непосредственному наблюдению, такие как ощущение, восприятие, представление, влечение и даже мышление и эмоции, коль скоро они имеют субъективную природу» (276, 1958, с. 35).
На пути своего развития от чуточку наивных формулировок Уотсона до филигранных необихевиористских конструкций Скиннера бихевиоризм претерпел довольно заметные изменения. И все же речь идет, скорее, о совершенствовании первоначальной формулировки, чем о возникновении новых оригинальных идей.
Необихевиоризм
[25] Б. Ф. СкиннераНеобихевиоризм опирается на тот же самый принцип, что и концепция Уотсона, а именно: психология не имеет права заниматься чувствами или влечениями или какими-либо другими субъективными состояниями[26]; он отклоняет любую попытку говорить о «природе» человека, либо конструировать модель личности, либо подвергать анализу различные страсти, мотивирующие человеческое поведение. Всякий анализ поведения с точки зрения намерений, целей и задач Скиннер квалифицирует как донаучный, ненаучный и как совершенно бесполезную трату времени. Психология должна заниматься изучением того, какие механизмы стимулируют человеческое поведение (reinforcements) и как они могут быть использованы с целью достижения максимального результата.
«Психология» Скиннера – это наука манипулирования поведением; ее цель – обнаружение механизмов «стимулирования», которые помогают обеспечивать необходимое «заказчику» поведение.
Вместо условных рефлексов павловской модели Скиннер говорит о модели «стимул – реакция». Иными словами, это означает, что безусловно-рефлекторное поведение приветствуется и вознаграждается, поскольку оно желательно для экспериментатора. (Скиннер считает, что похвала, вознаграждение являются более сильным и действенным стимулом, чем наказание.) В результате такое поведение закрепляется и становится привычным для объекта манипулирования. Например, Джонни не любит шпинат, но он все же ест его, а мать его за это вознаграждает (хвалит его, одаривает взглядом, дружеской улыбкой, куском любимого пирога и т. д.), т. е., по Скиннеру, применяет позитивные «стимулы». Если стимулы работают последовательно и планомерно, то дело доходит до того, что Джонни начинает с удовольствием есть шпинат. Скиннер и его единомышленники разработали и проверили целый набор операциональных приемов в сотнях экспериментов.
Скиннер доказал, что путем правильного применения позитивных «стимулов» можно в невероятной степени менять поведение как животного, так и человека – и это даже вопреки тому, что некоторые слишком смело называют «врожденными склонностями».
Доказав это экспериментально, Скиннер, без сомнения, заслужил признание и известность. Одновременно он подтвердил мнение тех американских антропологов, которые на первое место в формировании человека выдвигали социокультурные факторы. При этом важно добавить, что Скиннер не отбрасывает полностью генетические предпосылки. И все же, чтобы точно охарактеризовать его позицию, следует подчеркнуть: Скиннер считает, что, невзирая на генетические предпосылки, поведение полностью определяется набором «стимулов». Стимул может создаваться двумя путями: либо в ходе нормального культурного процесса, либо по заранее намеченному плану (248, 1961; 1971).
Цели и ценностиЭксперименты Скиннера не занимаются выяснением целей воспитания. Подопытному животному или человеку в эксперименте создаются такие условия, что они ведут себя вполне определенным образом.
А зачем их ставят в такие условия – это зависит от руководителя проекта, который выдвигает цели исследования. Практика-экспериментатора в лаборатории в общем и целом мало занимает вопрос, зачем он тренирует, воспитывает, дрессирует подопытное животное (или человека), его, скорее, интересует сам процесс доказательства своего умения и выбора методов, адекватных поставленной цели. Когда же мы от лабораторных условий переходим к условиям реальной жизни индивида и общества, то возникают серьезные трудности, связанные как раз с вопросами:
Создается впечатление, что Скиннер, говоря о культуре, все еще имеет в виду свою лабораторию, в которой психолог действует без учета ценностных суждений и не испытывает трудностей, ибо цель эксперимента для него не имеет значения. Это можно объяснить по меньшей мере тем, что Скиннер просто не в ладах с проблемой целей, смыслов и ценностей. Например, он пишет: «Мы удивляемся, когда люди ведут себя необычно или оригинально, не потому, что подобное поведение само по себе достойно удивления, а потому, что мы не знаем, каким способом можно простимулировать оригинальное, из ряда вон выходящее поведение» (248, 1956).
Однако зачем мы вообще обращаем внимание на то, что не является достойной целью? Скиннер не ставит этого вопроса, хотя минимальный социологический анализ способен дать на него ответ. Известно, что в различных социальных и профессиональных группах наблюдается различный уровень оригинальности мышления и творчества. Так, например, в нашем технологически-бюрократическом обществе это качество является чрезвычайно важным для ученых, а также руководителей промышленных предприятий. Зато для рабочих высокий творческий потенциал является совершенно излишней роскошью и даже создает угрозу для идеального функционирования системы в целом.
Я не думаю, что наш анализ способен дать исчерпывающий ответ на вопросы об оригинальности мышления и творчества. С точки зрения психологии многое свидетельствует о том, что творческое начало, а также стремление к оригинальности имеют глубокие корни в природе человека, и нейрофизиологи подтверждают гипотезу, что это стремление «вмонтировано» в структуру мозга (162, 1967).
Я хотел бы подчеркнуть следующее: Скиннер попадает в сложное положение со своей концепцией потому, что не придает никакого значения поискам и находкам психоаналитической социологии, считая, что если бихевиоризм не знает ответа на какой-либо вопрос, то ответа и вовсе не существует.
Приведу пример, свидетельствующий о расплывчатости скиннеровских представлений о ценностях.
Большинство людей согласится, что решение о путях и способах создания атомной бомбы не содержит ценностных суждений, зато они не согласятся с утверждением, что решение о создании такого оружия в принципе было свободно от ценностных суждений. Главное различие между этими позициями, видимо, состоит в том, что ученые-практики, руководящие конструированием бомбы, – все на виду, в то время как создатели культуры, в рамках которой возникла бомба, остаются в тени. И мы не можем предсказать успешность или провал культурных открытий с такой же степенью точности, как это имеет место в отношении физических открытий.
А потому в этих случаях мы прибегаем к ценностным суждениям, к догадкам, предположениям и т. д. Ценностные суждения лишь там выходят на верный след, где этот след оставила наука. А когда мы научимся планировать и измерять мелкие социальные взаимодействия и другие явления культуры с такой же точностью, какой мы располагаем в физической технологии, то вопрос о ценностях отпадет сам собой (248, 1961, с. 545).
А потому в этих случаях мы прибегаем к ценностным суждениям, к догадкам, предположениям и т. д. Ценностные суждения лишь там выходят на верный след, где этот след оставила наука. А когда мы научимся планировать и измерять мелкие социальные взаимодействия и другие явления культуры с такой же точностью, какой мы располагаем в физической технологии, то вопрос о ценностях отпадет сам собой (248, 1961, с. 545).Главный тезис Скиннера сводится к следующему. Не вызывает сомнения тот факт, что ценностные суждения отсутствуют как при решении построить атомную бомбу, так и при техническом решении этой проблемы. Разница состоит лишь в том, что мотивы построения бомбы не совсем «ясны». Может быть, профессору Скиннеру они и впрямь не ясны, зато многим историкам эти мотивы понятны.
На самом деле решение о создании атомной бомбы имело под собой более чем одну причину (то же самое относится и к водородной бомбе). Первая – это страх, что Гитлер сделает такую бомбу; кроме того – желание обладать сверхмощным оружием в будущих конфликтах с Советским Союзом; и наконец – внутренняя логика развития общественной системы, которая вынуждена постоянно наращивать вооружение, чтобы чувствовать уверенность перед лицом конкурирующих систем.
Однако, кроме этих чисто военных стратегических и политических оснований, я полагаю, была еще одна не менее важная причина. Я имею в виду ту максиму, которая превратилась в аксиоматическую норму кибернетического общества: «Нечто должно быть сделано, если только это технически возможно». И когда возникает возможность производства ядерного оружия, оно не может не быть произведено, даже если это несет угрозу всеобщего уничтожения. Если появляется возможность полететь на Луну или другие планеты, то это должно произойти даже ценой многочисленных лишений людей, живущих на Земле. Этот принцип означает отрицание всех гуманистических ценностей, место которых занимает одна высочайшая ценностная норма «технотронного» общества[27].
Скиннер не дает себе труда изучить причины создания бомбы и предлагает нам подождать, пока бихевиоризм раскроет эту тайну. В своих воззрениях на социальные процессы он проявляет такую же беспомощность, как и при обсуждении психических процессов, т.
е. он совершенно не способен понять скрытые (невербальные) мотивы тех или иных общественных явлений. А поскольку все то, что люди говорят о своих мотивах и в политической, и в личной жизни, фактически является фикцией, поскольку вербально выраженные мотивы лишь скрывают истину, то понимание социальных и психических процессов оказывается блокировано, если исследователь довольствуется лишь словесным материалом. Но иногда, сам того не замечая, Скиннер потихоньку протаскивает ценностные категории. Например, он пишет: «Я уверен, что никто не хочет развития новой системы отношений типа «хозяин – слуга», никто не хочет искать новых деспотических методов подавления воли народа власть имущими. Это образцы управления, которые были пригодны лишь в том мире, в котором еще не было науки» (248, 1956, с. 1060). Спрашивается, в какую эпоху живет профессор Скиннер? Разве сейчас нет стран с эффективной диктаторской системой подавления воли народа? И разве похоже, что диктатура возможна лишь в культурах «без науки»? Скиннер все еще верует в устаревшую идею «прогресса», согласно которой средневековье было «мрачным», ибо тогда еще не было наук, а развитие науки с необходимостью ведет к увеличению человеческой свободы.
На самом деле ни один политический лидер и ни одно правительство никогда не признбются в своих намерениях подавить волю народа; у них на устах сегодня совсем другие слова, совершенно иная лексика, которая, казалось бы, имеет диаметрально противоположное значение. Ни один диктатор не называет себя диктатором, и каждая политическая система клянется выражать волю народа. К тому же, в странах «свободного мира» в труде, в воспитании и в политике место явного авторитета занимают «анонимный авторитет» и система манипулирования.
Ценностные суждения Скиннера проявляются и в других его высказываниях. Например, он утверждает: «Если мы достойны нашего демократического наследия, то, естественно, мы будем готовы оказать противодействие использованию науки в любых деспотических или просто эгоистических целях. И если мы еще ценим демократические достижения и цели, то мы не имеем права медлить и должны немедленно использовать науку в деле разработки моделей культуры, при этом нас не должно смущать даже то обстоятельство, что мы в известном смысле можем оказаться в положении контролеров» (248, 1956, с.
1065. Курсив мой. – Э. Ф.). Что же является основанием для подобного ценностного понятия внутри необихевиористской теории? И при чем здесь контролеры?
Ответ находим у самого Скиннера: «Все люди осуществляют контроль и сами находятся под контролем» (там же, с. 1060). Это звучит почти как успокоение для человека, демократически настроенного, но вскоре выясняется, что речь идет всего лишь о робкой и почти ничего не значащей формулировке:
Когда мы выясняем, каким образом господин контролирует раба, а работодатель – рабочего, мы упускаем из виду обратные воздействия и потому судим о проблеме контроля односторонне. Отсюда возникает привычка понимать под словом «контроль» эксплуатацию или по меньшей мере состояние одностороннего преимущества; а на самом деле контроль осуществляется обоюдно. Раб контролирует своего господина в такой же мере, как и господин своего раба, – в том смысле, что методы наказания, применяемые господином, как бы определяются поведением раба.
Это не означает, что понятие эксплуатации утрачивает всякий смысл или что мы не имеем права спросить cui bono?[28] Но когда мы задаем такой вопрос, то мы абстрагируемся от самого конкретного социального эпизода и оцениваем перспективы воздействия, которые совершенно очевидно связаны с ценностными суждениями. Подобная ситуация складывается и при анализе любых способов поведения, которые производят инновации в практике культуры (248, 1961, с. 541).Я считаю это рассуждение возмутительным; мы должны верить, что отношения между рабом и господином взаимны, и это несмотря на то, что понятие эксплуатации «не лишено смысла». Для Скиннера эксплуатация не является частью самого социального эпизода, этой частью являются лишь методы контроля. Это позиция человека, для которого социальная жизнь ничем не отличается от эпизода в лаборатории, где экспериментатора интересуют только его методы, а вовсе не сам по себе «эпизод», ибо в этом искусственном мирке совершенно не имеет значения, какова крыса – миролюбива она или агрессивна.
И словно этого еще было мало, Скиннер окончательно констатирует, что за понятием эксплуатации «легко просматриваются» ценностные суждения. Быть может, Скиннер полагает, что эксплуатация или грабеж, пытки, убийства – только слова, а не «факты», коль скоро эти явления связаны с ценностными суждениями? Это должно означать следующее: любые психологические и социальные феномены утрачивают характер фактов, доступных научному исследованию, как только их можно охарактеризовать с точки зрения их ценностного содержания[29].
Идею Скиннера о взаимности отношений раба и рабовладельца можно объяснить только тем, что он употребляет слово «контроль» в двояком смысле. В том смысле, в котором оно употребляется в реальной жизни, вне всякого сомнения, рабовладелец контролирует раба, и при этом не может быть речи о «взаимности», если не считать, что при определенных обстоятельствах раб располагает минимумом обратного контроля – например, он угрожает бунтом. Но Скиннер не это имеет в виду. Он подразумевает контроль в самом абстрактном смысле лабораторного эксперимента, который не имеет ничего общего с реальной жизнью.
Он вполне серьезно повторяет то, что часто рассказывают как анекдот, – это история про крысу, которая рассказывает другой крысе, как хорошо ей удается воспитывать своего экспериментатора: каждый раз, когда она нажимает на определенный рычаг, человек вынужден ее кормить.
Поскольку бихевиоризм не владеет теорией личности, он видит только поведение и не в состоянии увидеть действующую личность. Для необихевиориста нет никакой разницы между улыбкой друга и улыбкой врага, улыбкой хорошо обученной продавщицы и улыбкой человека, скрывающего свою враждебность. Однако трудно поверить, что профессору Скиннеру в его личной жизни это также безразлично. Если же в реальной жизни эта разница для него все же имеет значение, то как могла возникнуть теория, полностью игнорирующая эту реальность?
Необихевиоризм не может объяснить, почему многие люди, которых обучили преследовать и мучить других людей, становятся душевнобольными, хотя «положительные стимулы» продолжают свое действие. Почему положительное «стимулирование» не спасает многих и что-то вырывает их из объятий разума, совести или любви и тянет в диаметрально противоположном направлении? И почему многие наиболее приспособленные человеческие индивиды, которые призваны, казалось бы, блистательно подтверждать теорию воспитания, в реальной жизни нередко глубоко несчастны и страдают от комплексов и неврозов? Очевидно, существуют в человеке какие-то влечения, которые сильнее, чем воспитание; и очень важно с точки зрения науки рассматривать факты неудачи воспитания как победу этих влечений.
Разумеется, человека можно обучить чуть ли не любым способом, но именно «чуть ли не». Он реагирует на воспитание по-разному и вполне определенным образом ведет себя, если воспитание противоречит основным его потребностям. Его можно воспитать рабом, но он будет вести себя агрессивно. Или человека можно приучить чувствовать себя частью машины, но он будет реагировать, постоянно испытывая досаду и агрессивность глубоко несчастного человека.
По сути дела, Скиннер является наивным рационалистом, который игнорирует человеческие страсти. В противоположность Фрейду, Скиннера не волнует проблема страстей, ибо он считает, что человек всегда ведет себя так, как ему полезно. И на самом деле общий принцип необихевиоризма состоит в том, что идея полезности считается самой могущественной детерминантой человеческого поведения; человек постоянно апеллирует к идее собственной пользы, но при этом старается вести себя так, чтобы завоевать расположение и одобрение со стороны своего окружения. В конечном счете бихевиоризм берет за основу буржуазную аксиому о примате эгоизма и собственной пользы над всеми другими страстями человека.
Невероятную популярность Скиннера можно объяснить тем, что ему удалось соединить элементы традиционного либерально-оптимистического мышления с духовной и социальной реальностью.
Скиннер считает, что человек формируется под влиянием социума и что в «природе» человека нет ничего, что могло бы решительно помешать становлению мирного и справедливого общественного строя. Таким образом, система Скиннера оказалась привлекательной для всех тех психологов, которые относятся к либералам и находят в этой системе аргументы для защиты своего политического оптимизма. Он апеллирует ко всем тем, кто верит, что такие вожделенные социальные цели, как мир и равенство, являются не просто утопией, а что их можно воплотить в жизнь. Сама идея создания более совершенного, научно обоснованного общественного строя волнует всех, кто раньше был в рядах социалистов. Разве не к этому же стремился Маркс? Разве не он назвал свой социализм «научным» в противоположность «утопическому» социализму предшественников? И разве метод Скиннера не выглядит особенно привлекательно в тот исторический момент, когда политические лозунги себя исчерпали, а революционные надежды захлебнулись?
Однако Скиннер привлекает не только своим оптимизмом, но и тем, что ему удалось умело вмонтировать в традиционно либеральные идеи элементы ярого негативизма.
В век кибернетики индивид все чаще становится объектом манипулирования. Его труд, потребление и свободное время – все находится под воздействием рекламы, идеологии и всего того, что Скиннер называет положительным стимулированием. Личность теряет свою активную ответственную роль в социальном процессе; человек становится совершенно «конформным» существом и привыкает к тому, что любое поведение, поступок, мысль и даже чувство, отклоняющиеся от стандарта, будут иметь для него отрицательные последствия; он результативен лишь в том, что от него ожидают. Если же он будет настаивать на своей уникальности, то в полицейском государстве он рискует потерять не только свободу, но и жизнь; в некоторых демократических системах он рискует своей карьерой, иногда – потерей работы, а важнее всего – он рискует оказаться в изоляции. Хотя большинство людей не осознают своего внутреннего дискомфорта, они все же испытывают неопределенное чувство страха перед жизнью, они боятся будущего, одиночества, тоски и бессмысленности своего существования.
Они чувствуют, что их собственные идеалы не находят опоры в социальной реальности. Какое же огромное облегчение они должны испытать, узнав, что приспособление – это самая лучшая, самая прогрессивная и действенная форма жизни. Скиннер превращает кибернетический ад изолированного, манипулируемого индивида в райские кущи прогресса. Он избавляет нас от страха перед будущим, заявляя, что направление, в котором развивается наша индустриальная система, – это то самое направление, о котором мечтали великие гуманисты прошлого, да к тому же еще и научно обоснованное. Кроме того, теория Скиннера звучит очень убедительно, так как она (почти) точно «попадает» в отчужденного человека кибернетического общества. Короче, скиннеризм – это психология оппортунизма, выдающая себя за научный гуманизм.
Я вовсе не хочу этим сказать, что Скиннер захотел выступить в роли апологета «технотронного» века. Напротив, его политическая и социальная наивность нередко вынуждают его писать такие вещи, которые звучат гораздо убедительнее (хоть и тревожат душу), чем если бы он отдавал себе полностью отчет в том, к чему он пытается нас приспособить.
25. Поскольку полноценный анализ теории Скиннера увел бы нас в сторону от нашей проблемы, я ограничусь лишь изложением общих принципов и анализом отдельных пунктов, имеющих отношение к нашей теме. А для серьезного изучения системы Скиннера я рекомендую его собственные лекции (248, 1953; 1963), а также более позднюю его книгу (248, 1971), где обсуждаются общие принципы бихевиоризма, их место и роль в культуре. Критическую оценку системы Скиннера можно найти у Н. Хомского (60, 1959, с. 26–58).
26. Правда, в отличие от многих бихевиористов, Скиннер даже допускает, что «факты индивидуальной жизни» нельзя совсем «вынести за скобки научного анализа»; он добавляет также, что «проникновение в мир индивида если не полностью исключено, то во всяком случае сильно затруднено» (248, 1963, с. 952). Это суждение Скиннера звучит как уступка, однако уступка столь незначительная, что ее можно расценивать самое большее как реверанс в сторону души как предмета психологии.
27. Эта идея подробно изложена в моей книге «Революция надежды» (101, 1968а).
Совершенно самостоятельно и очень близко к моим взглядам этот принцип формулирует X. Озбекхан в своей работе «Триумф технологии»: «могу» означает «должен» (209, 1968). Мое внимание к этой проблеме привлек доктор М. Маккоби, который в своих исследованиях в области менеджмента в высокоразвитых индустриальных странах пришел к выводу, что принцип: «могу» значит «должен» – более всего касается стран с сильным военно-промышленным комплексом. Однако я бы сказал, что и в других сферах этот принцип пробил себе дорогу. Яркие примеры тому – космос, а в последние годы – медицина, с ее тенденцией к созданию приборов и аппаратов без учета их реальной применимости.
28. Кому это выгодно? (лат.) – Примеч. ред.
29. Исходя из такой логики, отношения между жертвой пыток и ее мучителем следует считать «взаимными», ибо жертва, демонстрируя свою боль, стимулирует мучителя к применению все более действенных методов.
Джон Б. Уотсон, Биография отца бихевиоризма
4 минуты Джон Б.
Уотсон оказал огромное влияние на психологию. Своими исследованиями он поделился знаниями, которые вдохновили на дальнейшие исследования. Узнайте о нем здесь.
Последнее обновление: 06 декабря 2021
Джон Б. Уотсон остается одной из самых важных фигур во всей истории психологии. На самом деле , он считается создателем поведенческой школы и был одним из решающих исследователей в изучении человеческого разума . Хотя его имя не избежало споров, его вклад в психологию неоспорим.
Многие считают статью Джона Б. Уотсона «Психология с точки зрения бихевиористов» основополагающей работой бихевиоризма . Действительно, он был одним из трех великих столпов этой школы. Другими членами были Иван Павлов, отец классического обусловливания, и Б. Ф. Скиннер, отец оперантного обусловливания.
Однако именно Джон Б. Уотсон действительно сделал бихевиоризм популярным . На самом деле, хотя Павлов и Скиннер были более сильными теоретиками, чем он, Уотсон обладал лучшими способностями к общению.
Он отвечал за передачу идеи бихевиоризма во втором и третьем десятилетиях двадцатого века.
«Люди строятся, а не рождаются… Дайте мне ребенка, и я заставлю его карабкаться и руками строить здания из камня или дерева…. Я сделаю его вором, стрелком или наркоманом. Возможности формирования в любом направлении практически безграничны».
-Джон Б. Уотсон-
Жизнь Джона Б. Уотсона
Джон Б. Уотсон родился в Тревелерс-Рест, Южная Каролина (США), 9 января 1878 года. Его отец, Пикенс Батлер Уотсон, , страдал алкоголизмом и ушел из семьи, чтобы создать новый дом с двумя индианками. Его мать, Эмма Кезия Уотсон, была глубоко религиозной и, несомненно, уход мужа укрепил ее убеждения.
Эмма хотела приучить сына к строгой аскезе . Она запретила ему курить, пить и танцевать. На самом деле она окрестила своего сына Иоанном, потому что это имя носил баптистский священник, которым она восхищалась.
Она надеялась, что с таким же именем ее маленький сын также унаследует любовь к проповеди.
На самом деле произошло обратное. Во-первых, маленький Джон так и не простил отца за то, что он бросил его. У него даже были поведенческие проблемы после отъезда отца, вплоть до ареста. С другой стороны, строгие ограничения, наложенные его матерью, вызывали только сильное отвращение ко всему, что звучало хоть отдаленно религиозно. Ведь во взрослой жизни он стал атеистом.
Профессиональное обучение
Джон Б. Уотсон сначала учился в Университете Фурмана, получив степень бакалавра в возрасте 21 года. Позже он получил степень магистра в Чикагском университете, где он начал интересное исследование процессов обучения белая крыса . Собственно, этой теме и была посвящена его докторская диссертация, которую он защитил в возрасте 25 лет.
Уотсон стал самым молодым студентом, получившим докторскую степень. из Чикагского университета. Руководители кафедры были впечатлены его учебой и решили принять его на работу в качестве доцента.
Через четыре года он пошел работать в Университет Джона Хопкинса. На самом деле, скорее случайно, чем по заслугам, он стал редактором престижного журнала Psychological Review .
Именно в этом журнале он опубликовал основополагающую работу бихевиоризма в 1913 году. Всего через год он был назначен президентом Американской психологической ассоциации (АПА) . Однако после скандала из-за тайного романа Джон Б. Уотсон покинул академию и занялся публичностью. Тем не менее почти все его работы считаются подлинной классикой в области психологии.
Скандальная жизнь
Жизнь Джона Б. Уотсона, закончившаяся в Нью-Йорке 25 сентября 1958 года, была окружена скандалом. Он женился на Мэри Икес до того, как защитил докторскую диссертацию. У них было двое детей, которых они назвали Джоном и Мэри в честь себя.
Позже его дочь Мэри попыталась покончить жизнь самоубийством. Ее дочь Мариетт страдала психическими расстройствами.
Она связывала их с тем, что воспитывалась по наставлениям деда.
Когда Уотсон перешел на работу в John Hopkins, у него завязался роман с помощницей по имени Розали Рейнер. Именно с ней он провел знаменитый и неоднозначный эксперимент маленького Альберта. Однако жена обнаружила переписку психолога с любовницей и обнародовала ее. Следовательно, университет попросил Уотсона уйти. После этого он развелся и женился на своей помощнице. Отчасти он повторял историю своего отца.
Вместе с Розали у него было еще двое детей, которых он воспитывал, следуя принципам бихевиоризма. Когда она умерла в 19В 35 лет Джон Б. Уотсон ушел на пенсию на ферму в Коннектикуте, посвятив себя полевым работам. Там он провел свои последние годы. Один из сыновей от второго брака, Уильям, стал психиатром и позже покончил с собой в 1963 году.
Это может вас заинтересовать…020. Торндайк и Ватсон: отцы-основатели бихевиоризма чисто объективная экспериментальная ветвь естествознания.
Его теоретическая цель — предсказание поведения и управление им. Самоанализ не составляет существенной части его методов . Дж. Б. Уотсон; «Психология с точки зрения бихевиориста» (1913)Продолжаем с того места, на котором остановились в прошлый раз: конец 19-го и начало 20-го века были бурным временем (без каламбура) для когнитивной науки. Стремясь вывести психологию из сферы торгашества, одна ветвь психологии решила полностью ограничиться внешне наблюдаемым поведением и факторами, которые, как можно было показать, на него влияют (отсюда и название этой области деятельности: Бихевиоризм ). . Эдвард Торндайк (1874-1919 гг.)49) и Джон Бродус Уотсон (1878–1958) — «отцы» американского бихевиоризма.
Торндайк изучал способ побега животных из клеток. На протяжении многих испытаний животным в его экспериментах требовалось все меньше и меньше времени, чтобы сбежать. Торндайк постулировал, что выход из клетки привлекателен для животного, поэтому опыт освобождения подкрепляет любое поведение, имевшее место непосредственно перед побегом.
Он назвал это законом эффекта, написав: «Из нескольких [возможных] реакций… те, за которыми… близко следует удовлетворение животного, будут… с большей вероятностью повторяться. Те, за которыми… следуют из-за дискомфорта для животного… с меньшей вероятностью». (Торндайк, Э. Интеллект животных. 1911. Доступно в Интернете по адресу: Classics in the History of Psychology: http://psychclassics.yorku.ca/Thorndike/Animal/chap2.htm.) Торндайк никогда ничего не говорил о том, что животное «думает» о своем пути к решению, поскольку «мышление» не было чем-то, что он мог наблюдать или измерять. (Торндайк также интересовался, убегают ли животные быстрее, если у них была возможность сначала наблюдать за другим животным. Для этого он изучал кошек; он обнаружил, что позволить одной кошке наблюдать за бегством другой кошки не помогает, когда пришло время второй кошки. выйти из клетки. Это будет важно позже в нашем обсуждении.)
Ватсон изучал детей, а не животных. Его самый известный эксперимент, проведенный в 1920 году, заключался в том, чтобы заставить годовалого младенца («Маленький Альберт») бояться крыс, поднося ему белую крысу одновременно с болезненно громким звуком (лязг двух железных труб друг о друга).
аналогично классическому эксперименту Павлова с собаками (которые были обучены выделять слюну при звуке колокольчика, многократно поднося колокольчик к корму для собак). Вы можете посмотреть фильм «Маленький Альберт» здесь: http://www.youtube.com/watch?v=0FKZAYt77ZM&feature=related
Уотсон был уволен со своей университетской должности через несколько месяцев после публикации результатов исследования Маленького Альберта из-за личной неосмотрительности — внебрачной связи с аспиранткой, которая работала с ним над исследованием Альберта. Покинув академический мир, Уотсон работал в рекламе (отрасль, единственной целью которой является влияние на поведение людей) и написал влиятельную книгу о воспитании детей: Психологическая помощь младенцам и детям , которую он посвятил «Первой матери, вырастить счастливого ребенка». В своей книге Уотсон отрицал существование врожденных качеств, таких как «гнев, обидчивость, сочувствие, страх, игра, любопытство, общительность, застенчивость, скромность, ревность, любовь, способности, талант, [или] темперамент», заявляя, что все детские поведение было продуктом предварительной обусловленности: «Мы в раннем возрасте встраиваем все, что появится позже».
