Пуповина. Истории женщин об отношениях с матерью
Пуповина
ФОТОПРОЕКТ
РАИСА МИХАЙЛОВА
Двадцать лет назад умерла моя мама. Мой самый близкий друг в жизни, человек, который мог понять все, поддержать в трудный момент, рассмешить, если грустно, заставить задуматься, когда нужно.
У меня есть подруга. Я знаю ее с детства — и все эти годы она рассказывает мне о своей матери, как они не могут найти точки соприкосновения, копят взаимные обиды и беспрерывно ссорятся.
Идея проекта «Пуповина» возникла спонтанно, из-за столкновения этих двух полюсов — ее истории и моей. Я работала над проектом полгода: снимать оказалось легко и тяжело одновременно. Легко было знакомиться с героинями, находить общий язык, искать параллели с собственными ощущениями, обмениваться мыслями о том, как и почему могла возникнуть та или иная ситуация. Тяжело — чувствовать чужую боль и видеть в глазах взрослой женщины скрытые слезы ребенка.
Мария, 54 года. Живописец, график, скульптор. Не замужем, сыновьям 33 года и 25 лет
После смерти мамы прошло 11 лет, и сейчас я понимаю, что у меня было какое-то на самом деле фантастическое детство. Но я постоянно чувствовала себя несчастной. Во многом из-за того, что мама была очень ярким, легким, ироничным человеком. Она была просто офигенная.
Такой характерный сон: я лежу в больнице, и мне снится, что мама подходит к окну и улыбается — а это солнце на самом деле!
Когда приходили мои друзья, они тут же влюблялись в маму. Ну, а кто такая Маша? Маша — это дочка Татьяны Николаевны. Это несуществующее лицо. И те, кто общались со мной, они общались, как будто с каким-то повторением, проекцией…
Я думала, отношения матери с сыном сложнее.
Оказалось, все наоборот. Почему? Не знаю. Мать и дочь — как две кошки в доме. Моих мужиков она изживала: если это ее дочь, то она в принципе принцесса и никто не достоин ее. Думаю, во многом из-за этого семейная жизнь у меня не получилась. Другое дело, конечно, если бы мужички были покрепче.
Маму посадили по 190-й статье (статья 190 УК РСФСР 1960 — «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй») в 1983. Я тогда только родила старшего сына. Ее отправили в Читинскую область, а меня в этой связи выгнали из Строгановского, где я училась. Маленький ребенок на руках, если бы не бабушка, было бы совсем плохо. Устроилась работать слесарем-сантехником сутки через трое. Мне говорили — никогда ты не будешь художником. Но я была упрямая, фанатичная… эти трое нерабочих суток тупо подтягивала рисунок, поскольку он у меня был слабее, чем живопись.
Могу ли я обвинить мать, что у меня так получилось? Если бы так не случилось, я бы не стала такой, какая я есть.
А я себя, в общем-то, устраиваю — по большому счету.
Виктория, 41 год. Юрист. Не замужем, дочери 13 лет
Мама у меня сильная личность, определяющая вообще все. И что мне делать во взрослой жизни, тоже определила она. И несмотря на то, что я очень хотела окончить одиннадцать классов и поступать в МГУ на филфак, мама сказала: «Нет, это тебя никогда в жизни не прокормит, будешь библиотекарем где-то сидеть», — и после девятого класса нашла для меня юридический колледж, направив таким образом всю мою дальнейшую жизнь.
И я, как заведенная, много-много-много лет шла именно этой дорогой. Иногда — в какой-то сложный период, или во время отпуска, или встречаясь с людьми творческими, журналистами, писателями, я думала: «Как же, я же могу, я же тоже…» Какое-то количество лет я провела с ощущением, что все не так, неправильно, это не мой выбор. И только, наверное, года два-три назад я поняла: решение мамы было правильным. На тот момент, в тех условиях, в той жизненной ситуации оно было абсолютно верным и единственно возможным.
Я ее простила. За все, что было в моей жизни. До этого момента я все делала либо исподволь, под влиянием, по маминому велению, либо сурово вопреки. Только через прощение мне удалось, наверное, повзрослеть, как-то оторваться. И у нас отношения сразу наладились, каждый встал на свое место. Я — на место взрослой дочери, она — на место любящей мамы.
Наталья, 48 лет. Экономист. Разведена, дочери 18 лет
Мама любила меня всегда какой-то безусловной, безоглядной любовью — независимо от того, что я делала, какой я была. Просто очень сильно любила. Это дало мне огромный потенциал в жизни, я все время опираюсь на эту любовь. Никто больше не любил меня настолько сильно, мужчины не давали мне той уверенности в жизни, уверенности в себе, которую я получала от маминой любви.
И даже сейчас, когда я уже очень-очень взрослая женщина и у меня самой есть дочь, пока я чувствую мамину любовь, я — сильная и защищенная от всего.
Я думаю, если бы я так не ощущала ее любовь, я не смогла бы выстоять в тех обстоятельствах, которые преподнесла мне жизнь.
Для меня мама и дочка — два самых дорогих человека, но по жизни всегда присутствует и третий главный человек — это я. Себя я тоже очень сильно люблю. Ну, потому что мне кажется, если меня так сильно любит мама, то почему бы мне себя тоже не полюбить?
Екатерина, 48 лет. Домохозяйка. Замужем, сыновьям 27, 18 и 13, дочери 15 лет
Моя мама очень любит рассказывать с каким-то особым упоением: когда я родилась, я была такая страшная, что у нее язык не повернулся назвать меня красивым именем Виктория, которое ей очень нравилось.
Я долго боялась, что я усыновленный ребенок. Я прямо очень боялась, что на самом деле я не родная. Вот любовь бабушки я помню — как мне было хорошо и комфортно с бабушкой. С матерью я этого чувства не помню, я все время была какая-то вздрюченная, настороженная, испуганная.
Я так и не смогла полюбить и принять себя сама. Мои желания — они до сих пор для меня под запретом, я извиняюсь все время за то, что делаю, что хочу. Хотя это смешно, потому что мне почти пятьдесят лет. Почему я должна извиняться, например, что я люблю вязать? А я извиняюсь.
Я стараюсь ничего не решать за своих детей. Я боюсь за них что-либо решать. Потому что за меня решали всё. И мне кажется, что я даже перегибаю палку. Старшего я еще воспитывала, что называется, «по ее». И то, что я за него нарешала, ни к чему хорошему не привело. Сейчас я стараюсь максимально удалиться, я стараюсь поддерживать желания своих детей, даже когда я внутренне могу быть с ними не согласна. Любовь моей мамы ничем нельзя было заслужить, как я ни старалась. Хотя странно — любовь матери дается при рождении, просто так… Но не в нашем случае. Это никуда не ушло, я по-прежнему пытаюсь доказать ей, что я хорошая девочка.
Ольга, 40 лет. Психолог.
Разведена, дочери 13 лет, сыну 8 лет
Для меня мама все детство — что-то очень хорошее, очень теплое, временами недоступное, то, чего мне всегда было мало. Такой желанный, притягательный объект. Мама — самое важное.
Как-то получилось, что в нашей семье мужчины не задерживаются. Женщины однозначно более живучие, жизнестойкие. Мне кажется, мужчина — «лишняя вещь в хозяйстве». Ощущение самодостаточности женщины у меня от мамы. Женщина может много брать на себя одна. Может выживать одна. И женщине одной может быть хорошо. На данный момент мне не нужны отношения с мужчиной, и я думаю, что с годами вряд ли поменяется это ощущение.
Для меня семья — это женщина и дети. Есть ли там мужчина, не очень важно. Мои дети для меня — самое главное.
Мария, 39 лет. Психолог. Замужем, дочерям 13 лет и 2 года 11 месяцев
По гороскопу я Рак, мама моя по гороскопу Рак, дочка моя — Рак, мамина мама — Рак. Это такой очень эмоциональный знак, очень привязанный к семье и особенно к матери.
Я всегда чувствовала связь с мамой, какую-то ответственность за нее: уходила гулять с подругами и сразу думала — как же там мама сидит одна, грустит. Хотя у мамы всегда был папа. И сейчас он есть, они очень много лет в браке.
Я злилась на младших брата и сестру, набрасывалась на них коршуном, когда они обижали маму, всегда хотела ее защитить. В какой-то определенный момент, уже будучи взрослой тетенькой, я поняла, что маму я «удочерила».
Янина, 28 лет. Преподаватель русского языка и литературы. Не замужем, детей нет
Мама в моем детстве всегда работала. Росла я на улице или под присмотром дедушки и бабушки. Наверное, это было хорошо, потому что мама не оказывала на меня влияния.
Ее судьба, по моему мнению, сложилась не лучшим образом. Вероятно, в душе я виню свою мать в том, что она не смогла дать мне хорошее детство — то, которое я хотела.
Она не смогла заработать достаточное количество денег, не смогла найти мужчину, который стал бы опорой для нашей семьи, не дала мне того образования и возможностей для развития, которые мне хотелось бы иметь.
Сейчас я это осознаю наиболее остро. Мне всего приходится добиваться самостоятельно.
Алла, 74 года. Пенсионерка. Разведена, детей нет
Я всю жизнь с мамой. Всю жизнь. И когда папу арестовали, детей разбросали по родным, потому что иначе бы неизвестно, куда они попали, а я оставалась всегда с мамой, безумно ее любила и очень ревновала. Сестра на три года меня младше. Мне было страшно: вдруг мама ее любит больше? Я сестру била, ну и — мы все росли тогда трудно, вещи передавали от старшего младшему — старалась испортить свою одежду, чтоб ей не досталась, в общем — какашка была!
А сейчас мы с сестрой очень дружим. И самые светлые воспоминания — при той тяжелой жизни… Мама рассказывала какие-то веселые вещи, мы вечно хохотали, она оптимистка была, просто оптимистка. Отец вернулся уже очень больным человеком и вскоре умер. Прекрасно помню — я иду в школу, мотаю портфелем, и мама говорит: «Завтра папа возвращается». А я: «Зачем он нам нужен-то!» Дура была, хоть и достаточно большая уже.
Но вот так всю жизнь: если что-то хорошее происходит — это от мамы. А если плохое, говорю сестре: «Мать бы этого не одобрила!» До сих пор мы с сестрой все время ориентируемся на маму.
Светлана, 54 года. Библиотекарь. Замужем, дочери 27 лет
Мама — это что-то воспитывающее, мама — это всегда человек, который живет как надо. Мама говорит: «Я люблю, чтоб все было правильно, все было вовремя». Я ей отвечаю: «Ну какая разница, я же ведь тоже все успеваю». Другое дело, что я все делаю в последний момент. «Вот, ты неправильно делаешь», — я все делаю неправильно…
Мой отец умер в 42 года, в тот же год, когда и моя бабушка, которая меня воспитывала. И мама больше не вышла замуж. А сила характера у мамы такова, что она себе сказала — она должна вырастить дочь… Это «должна вырастить» — кандалы на моих ногах и наручники на моих руках. Потому что, вот, отпусти, когда уже взрослая, отпусти, уже надо дышать самой — а не отпускает.
При том что у нас с мамой хорошие отношения (мы постоянно созваниваемся, я торчу с ней на даче), я все время хотела и до сих пор хочу быть не такой, как она! Если некоторые думают: «А как бы моя мама поступила?» — и делают так же, то я действительно думаю: «Вот, моя мама сделала бы так, а я сделаю по-другому». И иногда с ужасом ловлю себя на том, что все-таки не получается по-другому и, как ты ни крутись, оно при всей непохожести вылезает где-то.
Эта жизнь от противного (что я не такая, как она) — никакая не трагедия, конечно, но жить так довольно тяжело. А с другой стороны, именно из-за того что мама настолько жестко себя всегда ставит, у меня сформировался такой характер — для меня нет авторитетов, просто возникающих из ниоткуда. Мне нужны некие доказательства, мною понимаемые, почему я должна данного человека принять за авторитетного. Есть здесь и некая трагическая ситуация, потому что это порождает конфликты. С другой стороны, внутренняя свобода — в общем-то, довольно ценное приобретение.
Ирина, 56 лет. Капельдинер. Замужем, сыну 35 лет, дочери 31 год, внуку 6 лет
Я в семье старшая дочь и всегда чувствовала какую-то ответственность за сестричку, которая на шесть лет меня младше. И мама радостно, на мой взгляд, взваливала на меня заботу о сестре. И вот мне семь, я помню свои ощущения — ношу по квартире довольно увесистую сестричку и переживаю только о том, чтобы все сделать правильно и чтобы мама меня похвалила.
А с похвалой у нее всегда было очень напряженно. Что бы я ни делала, всю жизнь это воспринималось как должное. Я отлично училась, я закончила школу с золотой медалью, поступила в институт, и все это так и должно было быть. Мама никогда не говорила: «Какая ты умница!», она никогда не называла меня Ириночка, в лучшем случае — Иринка.
Маме моей, конечно, досталось в жизни, она сама из деревни, из многодетной семьи — вначале их раскулачили, сослали, потом умер ее папа, а ее мама осталась одна с пятью детьми.
Наверное, поэтому, как мне сейчас кажется, мама сурово относилась и к воспитанию собственных детей. Хотя мою младшую сестренку она, конечно, выделяла, та ее любимица была, да и до сих пор ею осталась. И тут уже срабатывала, видимо, моя ревность. Долго-долго во мне это все копилось. Такое чувство, что я должна постоянно доказывать маме, что я тоже хорошая.
Понять маму мне очень помогла моя дочь. Как-то она сказала фразу, которая будто открыла мне глаза: «А ты никогда не пробовала пожалеть свою маму? Она ведь тоже была маленькая, а в семье много детей, и ее маме тоже ведь не до похвал было, наверное…» И, может быть, в этом действительно ключ ко всему, потому что надо хвалить детей, говорить им, как мы их любим, как мы ими гордимся, и тогда, возможно, будет что-то по-другому. Я очень сейчас стараюсь хвалить внука. За каждое маленькое достижение. За то, что он сыграл хорошо на скрипке, за то, что у него получилось что-то, что не получалось, и даже просто — лишний раз сказать ему, что он мое солнышко!
И вот, казалось бы, сколько мне лет и сколько лет моей маме.
А самое странное, что подойти к ней и обнять — не по поводу, а просто обнять, сказать «я люблю тебя» — мне так трудно. Очень трудно. Я даже не знаю почему. Казалось бы, она же родная мама, у меня нет никакой другой мамы. Но так сложилось.
Катерина, 29 лет. Фотограф. Не замужем, детей нет
С мамой я жила очень мало. В самом детстве я жила с дедушкой и бабушкой, мой отец погиб достаточно рано, в связи с чем мама работала, я маму боялась до чертей. При том что она в принципе клевая и забойная тетка, но настолько перфекционистка, что мне казалось, она воспринимала меня как свой проект. Я одевалась так, как она хотела, я говорила то, что она хотела, я молчала, когда она хотела, я, в общем, сильно ее не любила.
В восемнадцать я ушла из дома и больше не вернулась. Но с того момента я поняла: делать все супротив мамы — так же глупо, как и делать все «по ее». Я стала достаточно жестко отбривать то, что не могла принять, и соглашаться с ней в вещах, для меня не принципиальных.
Она, видимо, поступала так же. И вот таким кнутом и пряником постепенно мы пришли к достаточно крутым отношениям. Мы больше не жили вместе, но много-много лет мы с мамой партнеры по бизнесу, она занимается моими съемками, она полностью себя посвятила мне и начала новую, интересную жизнь. Это клевый расклад, мы обе понимаем, что пока нам хорошо вместе, мы вместе, и обе идем на страшные уступки друг для друга для того, чтобы сохранить этот хрупкий-хрупкий баланс.
Если у меня когда-нибудь будут дети, они будут «детьми моей мамы», и все к этому готовы. Нет, возможно, я буду менять памперсы, никто от этого не застрахован! Но — есть мама, которая хочет этим заниматься и которая с радостью будет это делать… Мы с моим молодым человеком готовы обеспечивать все финансово, и я, конечно же, с радостью буду брать детей на съемки, на тусовки, на пляж, в горы, на пикники. Но, скорее всего, это будет в том же формате, как поступала и моя мама: уроки со мной делали бабушка и дедушка.
Елена, 44 года. Экономист. Замужем, сыновьям 20 и 13 лет
Когда в средней школе я стала плохо учиться, у нас дома постоянно витало в воздухе, что мама — физик, папа — математик, кандидаты наук, а на детях гениев природа отдохнула. И всю свою дальнейшую жизнь я построила в расчете на то, что я докажу!
Да, мне не удалось стать самой красивой, потому что самой красивой все равно осталась мама. Но когда я получила свою первую зарплату, мама сказала: «Надо же! Такое ремесло дает такие деньги!»
Все равно, конечно, и сейчас у нас остаются «дочери маминых лучших подруг» и даже уже невестки, которые лучше, чем просто дочь. Но я всегда очень трезво отношусь к этим примерам, потому что у них точно нет того, что есть у меня — по крайней мере, такого жизненного задора!
Надежда, 39 лет. Библиотекарь. Разведена, дочерям 19 и 15 лет
В детстве мои друзья говорили, что у меня лучшая мама, обожали бывать у нас дома, говорили, что она самая добрая, самая классная, и я абсолютно разделяла их мнение.
Пока не увлеклась психологией: мне было года двадцать четыре, когда я стала ходить на психологические группы к психотерапевту. Там я слушала истории девушек, у которых не складывались отношения с мамой, жалела их и думала: «Вот, мое детство самое лучшее, самое счастливое из того, что может быть».
Но пройдя курс и погрузившись в это, я вдруг поняла: оно не было самым лучшим и самым счастливым.
Папа умер, когда мне было четыре года, и я его не помню. С мамой у нас был абсолютный такой симбиоз, слияние. Сейчас, анализируя, я понимаю, что была в этих отношениях очень уязвимой. Получается, что меня как личности в них не было, потому что все, что происходило, я мерила маминой линейкой. Было важно, как мама про это думает, что мама чувствует. Я не могла себе позволить — да у меня и мыслей не было, что я могу чувствовать как-то иначе, чем она, что я могу оценивать события не так, как оценивает мама. Ее личность была настолько для меня всеобъемлющей, что мне кажется, что была она, а не я.
В какой-то момент, когда я уже вышла замуж, я априори совершила неправильное действие и ей об этом сказала: «Мам, я поступлю так, даже если ты считаешь, что это неправильно». И тогда моя мама очень резко, в ультимативной форме заявила: «Либо ты поступаешь, как должно, как я тебе говорю, либо ты меня никогда больше не увидишь». Это было жестко. Но я поступила так, как хотела, мама со мной долго не разговаривала, но угрозу она свою не исполнила, все сошло на нет, мы это больше не обсуждали. Но тогда я поняла, что не мама была хорошей. Это я была послушной, потому что очень боялась ее потерять. И если бы я больше отстаивала свою линию, свою точку зрения, то наши отношения не были бы столь прекрасны.
Ольга, 30 лет. Фотограф. Не замужем, детей нет
Мы с мамой, с одной стороны, очень похожи — по темпераменту, по устройству психики, нервной системы. Но при этом мы абсолютно по-разному смотрим на жизнь. У нас разные цели, разные представления о том, куда двигаться, как развиваться, что главное, какие приоритеты — это все мы видим по-разному.
И наши взаимоотношения как раз мечутся между дикой схожестью темпераментов и совершенно разными взглядами.
Я — второй ребенок в семье, мой старший брат погиб, когда мне было восемь лет. Конечно, это наложило огромный отпечаток на маму, на наши взаимоотношения, на все-все-все, потому что тут же появился бесконечный с ее стороны страх за мою жизнь, за мою судьбу.
Мама моя склонна к такому тотальному контролю — контролю ситуации, контролю моей жизни, и вот этот процесс отпускания ребенка происходил у нас долго, болезненно и, по-моему, еще не завершился.
С другими проектами Раисы Михайловой вы можете ознакомиться на сайте автора.
Чем наполнена память после того, как умирают родители?
Сначала чувствуешь только боль. Еще вину. Особенно если смерть неожиданная, болезнь стремительная.
Моя мама перешла из бытия в небытие за месяц. Инфаркт, скорая, две недели в реанимации, а после реанимации – две недели дома.
Мы, дурачки, тогда не поняли: как это из реанимации – сразу домой, а не в палату? Разве так бывает? Мозг полностью блокировал некоторые мысли и страшные слова. Нет, нет, не знаем, не про нас, с мамой такого не будет, все будет хорошо. И все друзья так говорят. Вот и врачи по телефону сказали, что «состояние стабильное». Нет, не так? «Стабильно тяжелое»? Но ведь главное – стабильное!
В реанимацию нас не пускали: в больнице тогда был карантин по гриппу. Последний раз в жизни я говорила с мамой за день до того, как ее увезли. Ее прооперировали – и две недели мы не могли ее увидеть и услышать, только звонили в реанимацию. А через две недели я приехала из Москвы забирать маму. Она была в полусидячем положении, с кучей трубок, и не открывала глаза. Я стала звать, кричать: «Мама, мамочка!!!» Но глаза так и не открылись.
Так ее и выписали, с частью трубок, без сознания. И мы устроили в квартире настоящий полевой госпиталь, который проработал ровно две недели.
Боль и вина.
Мы сделали не все и не так. Нельзя было соглашаться на эту безумную выписку, надо было жаловаться! И зря мы отменили ей те уколы, всё могло бы быть по-другому. А в те последние дни – почему, почему я не сидела и не гладила ее руки, когда оставалось время? Или гладила?.. От недосыпа все смешалось, отдыхали мы только когда выходили в аптеку.
Очень много вины. И много боли.
В первое время после похорон я приходила на Литургию – и как будто держала маму за руку. Сама она в церковь практически не ходила, а так вот – я ее приводила.
Тогда еще я помнила мамины руки, кожей помнила. Я чувствовала, что держу маму за руку, как девочку, и мы стоим с ней вместе перед Богом.
Но потом, дней через сорок, а то и раньше, это ощущение ушло. Как будто истаяла мамина рука в моей руке. И пришла тоска от невозможности физически обнять, увидеть, услышать голос в телефонной трубке, всегда обеспокоенный: «Доченька, ну как вы там, родненькие?..»
Потом пришла апатия. Зачем вообще это все? Зачем суетиться, растить детей, выбирать платья, читать книги, строить какие-то отношения? Смерть придет и все заберет, перечеркнет, уничтожит.
Все зря. Это была не «мамина смерть», а вообще – смерть. Она заползла и стала хозяйничать в жизни. И дыра в сердце разрасталась.
Но постепенно, незаметно в душе происходит работа. Происходит как будто без твоего участия. Дыра затягивается, а боль, вина, горе переплавляются в любовь, любовь, любовь.
Спустя 30 лет. Сил у мамы становилось все меньше, любви – все большеПриходит Бог и говорит: вот твоя мама, вот ваша любовь. Что ты плачешь?
И в какой-то момент ты начинаешь чувствовать, что мама радуется твоему новому платью, успехам внучки, твоей радости.
Постепенно после маминой смерти память наполняется – жизнью. И мама там сразу – вся: и из твоего детства, и в последние годы.
Там, в памяти, уже не только то, над чем плачешь, но и то, за что благодаришь, чем восхищаешься, чему улыбаешься.
Например, то, как мама с моим старшим братом (ему тогда было лет девять) несли с базара селедку, сочиняя про нее стишки. И как дома их рассказывали, захлебываясь от смеха: «Была ивася – и кончилась вся».
А я ужасно завидовала, что все было без меня.
Как мама долго припоминала нам с братом свой позор, когда для школьной стенгазеты к 8 марта я принесла мамино фото. Мы выбрали его с братом: мама с вязанием, в домашнем халате, нога на ногу, заразительно смеется. Рядом на стенгазете были снимки из фотоателье: нарядные мамы в бусах. Конечно же, наша мама была там самая красивая.
Как брат приходил уже из университета и кричал с порога: «Пришел я! И есть хочу!» И мама, грея ужин, кричала в ответ: «Мойте руки оба! Кладу две порции!»
Как она, узнав о моих больших ошибках, ни словом не попрекнула. Не лезла в душу, не расспрашивала, не возмущалась: «Ну как же ты могла?!» Она тогда сказала: «Доченька, мы справимся. Мы тебе поможем».
Многое понимаешь про маму только когда сам становишься родителемИ как потом, много лет спустя, она приехала ко мне за 800 км, узнав накануне, что я больна и мне срочно нужно в больницу, а с маленькой дочкой в тот момент остаться было некому.
«Мама, как хорошо, что были билеты на поезд», – сказала я. «Да что ты, доченька! Да если б их не было, я бы пешком по шпалам дошла! Всю ночь бы шла – и дошла».
Проходит время – и постепенно внутри себя ты добираешься до неоднозначных тем и болезненных точек в отношениях.
Раньше думать их было «нельзя», чтобы ничем не затемнить память о маме. Но в какой-то момент оказывается, что можно примириться за все, в чем мы обе были неправы. И мама распахивает тебе объятия, как бывало при жизни, когда она говорила: «Доченька, прости, я из-за таблеток такая раздражительная. Накричу – а потом сама переживаю».
Удивительное чувство, что примирение после маминой смерти – именно взаимное. Что ваши отношения продолжаются и достигают глубины и высоты, которых совсем не было при жизни.
«Возьми меня в пламя и выжги пустую породу», – поется в одной песне.
Пламенем смерти выжигается «пустая порода» отношений. Остается ценное, бесценное: личность человека, который дал тебе жизнь, и ваша любовь друг к другу.
Нет, мы не идеализируем наших родителей, мы видим близкого человека целиком, со всеми его слабостями и недостатками. Но слабости эти становятся такими неважными, случайными.
Мне кажется, что наше отношение к умершим близким очень похоже на то, как к нам относится Бог, если позволено такое сравнение. В этом отношении много понимания, принятия, прощения и любви.
Фото из семейного альбома. Коллажи Дмитрия Петрова
Почему потеря матери — событие, изменившее жизнь
Независимо от качества отношений, потеря матери — важное событие в жизни. Многие люди боятся процесса скорби; скорбь о смерти матери перевернет этот процесс с ног на голову. Известное становится неизвестным, предсказуемое становится неопределенным, а противоборствующие эмоции соревнуются, начиная с шока от того, что кто-то, настолько неотъемлемый от вашего присутствия, может внезапно просто исчезнуть.
Хотя наш мозг поразителен в своей способности приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, этот навык может усложнить процесс скорби.
Нить существования матери проходит через всю вашу жизнь, напевая на заднем плане с детства до взрослой жизни. Неважно, изо всех сил пытались ладить или нашли ее своим лучшим другом; даже для тех, кто никогда не знал своей биологической матери, ее смерть будет знаменательной.
Преодоление шока
Если ваша мать была важной частью вашей жизни, ее смерть каким-то образом остановит все, а жизнь продолжит свое движение вперед. Мир вокруг вас будет меняться, сменятся времена года, пролетят праздники, но может показаться, что ваш мир остановился. Ваш мозг будет вынужден понять, как кто-то может присутствовать во всех отношениях, но при этом физически исчезнуть навсегда — диссонанс, который создает значительный стресс и беспокойство.
Первые дни после смерти вашей матери наполнены механизмами режима выживания: найти желание принять душ, составить планы, сопровождающие смерть, помнить о еде и напоминать себе о том, что нужно продолжать дышать. Эти дни пройдут как в тумане, и позже вы можете оглянуться на них, почти не помня о том, что произошло — совершенно нормальная реакция вашего тела на шок.
Проходя через волны шока и печали, вы можете испытывать трепет перед глубиной своего горя. Он может возникать постепенно и внезапно. Будут триггеры, о которых вы знаете и даже можете искать, просто чтобы высвободить эмоции, накапливающиеся в вашей груди. Также будут триггеры, которые появляются из ниоткуда и оглушают вас до мгновенной печали. Вы будете удивлены тем, как быстро появляются слезы без предупреждения.
Физиологические реакции
Физиологические реакции, такие как плач, учащенное дыхание, проблемы с пищеварением и т. д., являются естественным способом организма примириться с огромными изменениями. Без этих реакций не было бы выхода для эмоций, которые слишком сильны, чтобы с ними можно было справиться иначе. Процесс шока тесно связан с этими реакциями: ваше тело отлично умеет соединять логические точки и заставлять вещи работать, но когда оно пытается ориентироваться в абстрактной природе сильного горя, оно становится симптоматическим.
Ваше тело сделает все возможное, чтобы защитить вас от непосредственной, ужасающей боли потери матери.
Как часть его шоковой реакции, вы можете обнаружить, что ведете себя нормально и удивляетесь, почему вы не чувствуете больше грусти, гнева или вообще чего-то еще. Возможно, вы плаваете в глубинах оцепенения и мозгового тумана. Вы, вероятно, обнаружите, что сон внезапно стал непредсказуемым, и ваши мысли могут стать незнакомыми.
Когда пройдёт онемение
Первоначальное онемение после смерти твоей матери со временем пройдет. Это происходит по частям, по одной волне за раз, и чувства, которые последуют за этим, будут одними из самых экстремальных, которые вы когда-либо испытывали. Гнев, вина, негодование, облегчение, страдание, отчаяние — нет предела эмоциям, которые захлестнут ваше тело и разум. Многие люди месяцами (а иногда и годами) блуждают в шоке и выходят из него, пока их разум пытается справиться с этими эмоциями, продолжая при этом совершать движения жизни.
Как только вы осознаете потерю, вы можете почувствовать захватывающее дух одиночество. Теперь вы можете быть первым в очереди, глядя в лицо собственной смертности.
Вы не так далеки от смерти, как заставило вас поверить присутствие вашей матери, и ее отсутствие будет мерцать за каждым объектом, каждым действием и каждой мыслью.
Вы внезапно и безвозвратно почувствуете ответственность за будущее. Вы можете испытать сокрушительную тяжесть «а что, если», от которой у вас перехватит дыхание. Больше нет матери, от которой можно было бы обмениваться идеями, звонить, когда вы расстроены, или получать одобрение. Ты теперь сам по себе. Вы должны быть своим собственным чирлидером, поддержкой и плечом, на котором можно поплакать — и вы должны делать все это, продолжая жить своей лучшей жизнью. Ответственность может быть изнурительной.
Приспосабливаясь к тому, что ваш фундамент рушится, ваши эмоции часто оборачиваются против вас. Вы вдруг вспомните каждый спор, каждый потерянный момент и каждую упущенную возможность и можете испытать парализующее сожаление.
Как только ваш разум осознает, что пути назад нет, ваши эмоции могут побудить вас поселиться в прошлом.
Несмотря на свою тщетность, вина и осуждение часто становятся способом справиться с сильной болью смерти матери.
Моменты надежды
Хотя в это почти невозможно поверить, все не будет отрицательным. Вы можете почувствовать облегчение, особенно если ваша мать боролась с хроническими заболеваниями, которые больше не будут ее беспокоить. Возможно, вы почувствуете освобождение от конфликта или давления, связанных с заботливыми отношениями. Возможно, вы даже почувствуете обновленное чувство благодарности за свою жизнь и обострившееся стремление впитывать каждую минуту, доступную вам и вашим оставшимся близким. Смерть может связать столько же, сколько и разорвать.
Смерть твоей матери изменит тебя. Это изменение, вероятно, является единственной предсказуемой частью всего процесса — процесса, который сломает, сокрушит и перестроит вас. Единственный выход — преодолевать каждую волну, когда она приходит, и через все это помнить, что нужно дышать и продолжать двигаться вперед.
Изображение на Facebook: PeopleImages.com — Yuri A/Shutterstock
После смерти мамы у меня появилась, казалось бы, невинная привычка. Затем это вышло из-под контроля.
«Стой!» Я говорю своим девочкам, которые стискивают зубы и улыбаются: «Чи-и-и-и». Мои дочери, 5 и 9 лет, стоят на коленях у тыквы, моя младшая с выпавшим передним зубом, моя старшая с блестящими золотыми волосами, щекочащими ей лицо.
Я начинаю быстро фотографировать, но меня прерывает мигание телефона: «Невозможно сделать фото». Это не первый раз, когда мой телефон стыдит меня за то, что я не могу «Управление моим хранилищем». Это началось, когда родились мои дети, и теперь на моем iPhone есть 22 383 фотографии и 855 видео, которые я просто не могу удалить.
Реклама
На наших телефонах нередко бывает много фотографий. Сегодня наши воспоминания связаны с нашими устройствами, и наша культура говорит нам ничего не упускать из страха упустить (FOMO).
Тем не менее, камера моего телефона отражает кое-что еще: то, как потеря матери повлияла на мой опыт материнства.
Чтобы компенсировать ту дыру, которую смерть моей матери оставила в моей жизни, я храню все фотографии своих детей, даже размытые дубликаты фотографий, которые почему-то после отсутствия моей матери кажутся священными.
Сохраняя каждое мгновение жизни моих дочерей для потомков, мой большой палец, всегда парящий над символом мусорного бака, не в силах надавить, на протяжении многих лет чувствовал себя доспехом против потери других в моей жизни. По мере того, как настоящие воспоминания о моей матери исчезали, как старый полароид, я искусственно привязывалась ко всем изображениям первых шагов моего старшего и того, как моя младшая поет сама себе с днем рождения.
На мой взгляд, трудно понять, что сохранить, что удалить, а что исчезло навсегда. Я коплю цифровые воспоминания, надеясь, что они уберегут меня от будущих потерь. Потеря матери показала мне, что мои худшие опасения сбудутся: однажды меня не будет рядом с моими девочками. Отсутствие и знание превратили меня в нечто большее, чем мать без матери : Теперь я хранитель памяти.
Реклама
Моя мать умерла от аневризмы головного мозга, когда мне было 25. Я узнал новости в 6:30 утра, с похмелья, на свадьбе в Цинциннати, штат Огайо. Я вернулся в свой гостиничный номер, не спал всю ночь, к другу, который передал мне трубку телефона в гостиничном номере. Когда я подносила телефон к уху, я даже не думала о маме.
— Натали, — сказал мой отец надломившимся голосом. «Она ушла», — вспоминаю свист, ощущение туннеля, когда я смотрел вниз на деловой коричневый гостиничный ковер у себя под ногами. Я уронил телефон, выглянул в окно и сосредоточился на кирпичном здании напротив. Эти кирпичи держали то, как моя мама держала всех нас всю свою жизнь: Держа за руку моего 3-летнего ребенка и ребенок на ее обтянутом джинсами бедре. Держит дымящуюся тарелку макарон над семейным столом. Держит нас всех вместе.
После похорон и много месяцев спустя я не мог смириться со смертью матери. Как я соскучился по запаху ее духов Clinique. Шелк ее блузки на моей щеке, когда мы обнимались, вкус ее ревлоново-красных губ.
Больше всего на свете меня раздражало горе, ракушка, в которую оно превратилось. Меня потянуло на дно.
Через пять лет я встретила своего мужа. Встреча с ним была сердечно-легочной реанимацией для моей пораженной горем системы. Я взглянула на его добрые глаза и квадратную челюсть и поняла, что мы будем двигаться вперед вместе. Находясь рядом с ним, я чувствовал себя большим, как будто находишься в комнате, которая была отремонтирована и расширена. Появилось место, чтобы снова дышать.
Это пространство выросло за 10 лет брака, и со временем я заполнил его бесчисленными фотографиями наших детей и семейных приключений. Количество фотографий на моем iPhone вскоре вышло из-под контроля, о чем ясно свидетельствовал неодобрительный взгляд моего мужа. И я тоже это чувствовала: как открытость наших ранних отношений теперь была подавлена моей потребностью ловить и сохранять каждый момент. Но каждый раз, когда я пыталась сократить свою коллекцию до разумных, аккуратных 200 монет моего мужа, я паниковала.
Реклама
Мой муж никогда не терялся и ничего не терял. Но вот я, спустя 20 лет после смерти моей матери, все еще страдаю и цепляюсь за шахту старых воспоминаний. Я все еще скучал по маме. Фотографии моей семьи, все головы сжались в кадре, заставили меня почувствовать себя близко к моему детству с песнями Донны Саммер, счастливыми обедами и вишневым чизкейком.
Сохранение фотографий заставило меня сохранить каждый кадр, каждый нюанс и каждый ракурс моих детей в качестве фотографических доказательств, к которым я мог вернуться. Даже снимки не в фокусе были доказательством жизни. Я оцифровывал свою память, документируя, что они были здесь, и я тоже был. Мы были вместе. Это стало навязчивой потребностью хранить напоминания, запись этого счастья.
Мой телефон стал семейным архивом, виртуальным хранилищем. Замораживать каждую цифровую и реальную память, чтобы не потерять все, было утомительно. Это стало слишком много, чтобы управлять.
***
Когда мои дочери родились первыми, я быстро поглотился: смертью.
После рождения моего старшего ребенка раннее материнство усилило мои страхи: полеты на самолете, большие скопления людей и тесные пространства. Послеродовая тревога переполняла каждую мысль, убеждая меня, что мой ребенок, бормочущий на заднем сиденье моей машины, умрет на моем попечении. И что я тоже могу умереть.
Из-за моих страхов я не мог оставить своих детей. Однажды муж с детьми собирались в поход без меня. Они собрались, пристегнули ремни, и мои водопроводные сооружения начались.
Advertisement
«Мама будет так по тебе скучать», — рыдала я, идя босиком от одной стороны машины к другой под ярким июльским солнцем Сиэтла на нашей подъездной дорожке. Я продолжал целовать и обнимать их, на цыпочках протягивая руку через окно машины. Моя старшая дочь, сложив руки на коленях, начала плакать. Моя младшая в автокресле смотрела на меня из-под кудрей в замешательстве.
— Ну, — тихо сказал мой муж, глядя на меня в зеркало заднего вида со смесью любви и заботы в глазах.
— Думаю, пора с этим покончить. Я чувствовал, как он умоляет меня в этот момент, во все моменты: Пожалуйста, отпусти нас. Его разочарование было связано не только с этим прощанием: страх овладел мной.
Когда они уехали, я остался на тротуаре с крутизной в животе и осознанием: я боялся снова проиграть. Смерть моей матери распространялась на каждую встречу с моей семьей, высасывая воздух из всех моих пространств за счет дыхания каждого. Меня преследовало то, что я держал все слишком крепко.
***
Мне пришлось научиться создавать другой тип архива, живой ролик с лучшими моментами: тот, где я откладываю телефон и наслаждаюсь полуденной танцевальной вечеринкой с Лиззо или вылизываю миску пирожных с моими девочками. . Эти моменты с моими детьми — это портал к моей матери. Когда я подключен к ним всем, я жив.
Пока мне хочется держаться, я пытаюсь освободиться. Я избавляюсь от привычки цепляться за свой народ, ослабляю тиски своих детей и отсутствия моей матери и позволяю красоте мимолетного момента войти внутрь.
Я не хочу цифрового наследия для своих девочек. Я хочу, чтобы они знали всем сердцем, что моя любовь жестока и реальна. Я хочу, чтобы они услышали то, что я шепчу их сердцам: Я покажу тебе более широкую картину этой жизни и буду любить тебя за пределами существования.
Реклама
Вместо того, чтобы накапливать воспоминания, чтобы просмотреть их позже, я живу каждым дюймом опыта. Я наслаждаюсь утренним всхлипом, когда будлю своего младшего, и кривыми клыками, заполняющими рот моего старшего. То, что мы не можем объяснить или запечатлеть на камеру, сплачивает нас как семью. Я не могу удержать их или оцифровать свою память. И больше не хочу.
Несколько месяцев назад мы с семьей отправились в короткую поездку на острова Сан-Хуан. Выходные выдались дождливыми, покрытыми низкими облаками; великолепные оттенки серого и изрезанная береговая линия окружали наш арендуемый дом. Однажды днем мы прогулялись по пляжу, запах соли и водорослей привел нас к песку. Моя старшая, ее длинные конечности грациозно прыгают по песку, ее 5-летняя сестра, дальше по пляжу, приземистыми бедрами набрасывается на крабов в приливных заводях.
Чайки кружили низко над головой.
— Стреляй, — сказал муж, повернувшись ко мне. «Я забыл свой телефон.» Очарованная этой сценой, я перевела дыхание. Я чувствовал, что принадлежит мне.
В кадре была моя семья, с еще тянущимся, но рассеивающимся туманом жизни моей матери. Я видел море, своих растущих детей и то, как вся эта любовь была волной сейчас и раньше. Даже если он изменится, он не исчезнет. Даже если они потеряют меня, я не исчезну. Моя память живет в них, а не в каком-либо устройстве. Я здесь.
— Нам это не нужно, — прошептала я через плечо мужу. Я впитывал пейзаж возможных воспоминаний передо мной. Без моего объектива камеры, чтобы кадрировать опыт, мир раскололся. Я стоял там, любуясь простором.
Реклама
У вас есть убедительная личная история, которую вы хотели бы опубликовать на HuffPost? Узнайте, что мы ищем здесь, и отправьте нам предложение.
Популярно в сообществе
Вам может понравиться
В тренде
Подписка на рассылку новостей
Рекомендуем прочитать Подпишитесь на обязательные к прочтению.
