Новалис | |
1772-1801 | БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ | НовалисНовалис (Фридрих Фон Гарденберг) (1772/1801) — немецкий писатель, один из
крупнейших представителей немецкого романтизма. Гурьева Т.Н. Новый литературный словарь / Т.Н. Гурьева. – Ростов н/Д, Феникс, 2009, с. 191-192. Новалис (Novalis), настоящие имя и фамилия – Фридрих фон Харденберг (Hardenberg)
(2 мая 1772, Видерштедт, ок. Мансфельда – 25 марта 1801, Вайсенфельс) – немецкий
поэт и философ, представитель раннего романтизма. Близкий друг Ф. Шлегеля.
Получил естественнонаучное образование. Испытал сильное влияние Р.А. Счастливцев Новая философская энциклопедия. В четырех томах. / Ин-т философии РАН. Новалис (Novalis) [псевд.; наст. имя и фам. — Фридрих фон Харденберг
(Hardenberg)] (2.5.1772, Видерштедт, ок. Мансфельда,—25.3.1801, Вайсенфельс),
немецкий поэт и философ, представитель раннего романтизма в Германии (круг так
называемых йенских романтиков). Как Ф. Шлегель и Шеллинг, первоначально испытал
влияние «Наукоучения» Фихте, однако фихтевскую субъективную диалектику сознания
Новалис трансформировал в объективно-идеалистическую диалектику природы. Её
основной тезис — утверждение дискретности мира и одновременно нерасчленённости
его стихийной подосновы, вследствие чего мир следует понимать как единое целое.
Специфическим для Новалиса является представление о противоположностях как о
двух рядах явлений, из которых один выступает как обозначение другого, что ведёт
к возможности всеобщего перехода, экстатической игре сущностей и имён (ввиду
этого Новалис называл свою философию «магическим идеализмом»). Человек как микрокосм, преодолевая внутреннее разобщение, должен стремиться к единству; ум, рассудок, фантазия суть отдельные функции скрытого в глубине «Я», недоступного для языка слов (влияние нем. мистики, особенно Бёме). «Я» и мир тоже подлежат конечному соединению в процессе их взаимопроникновения, интуитивного «вчувствования» индивида в объект познания, что с наибольшей полнотой достигается поэтом в процессе творческого акта. Искусство как высшая сфера духовной деятельности осуществляет слияние науки, религии, философии; к этому Новалис стремился в своём творчестве, в частности при разработке поэтически-философского жанра фрагмента. В лирическом цикле «Гимны к ночи» («Hymnen an die Nacht», 1800) в аллегорической форме утверждается превосходство бесконечного небытия над конечной жизнью. В поисках общественного идеала Новалис обращался к средним векам, где видел
единство духовной культуры, строгую иерархию социальных организаций, гегемонию
духовной власти и «заботу» об индивиде; в средневековой Европе усматривал
прообраз идеального государства будущего по контрасту с современным ему
буржуазным обществом («Христианство и Европа», 1799, опубл. Философский энциклопедический словарь. — М.: Советская энциклопедия. Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов. 1983. Сочинения: Schriften, hrsg. v. P. .Kluckhohn und R. Samuel, Bd l — , Stuttg., 19773—; в рус. пор.— Фрагменты, М., 1914; Ученики в Синее, в сб.: Не:«, романтич. повесть, т. 1, М.— Л., 1935. Литература: Беpковский Н. Я., Романтизм в Германии, Л., 1973; Haerlng Tli., Novalis als Philosoph, stuttg., 1954; Ritter H., Der unbekannte Novalis, Gott., 1967. Новалис (Novalis) (настоящие имя и фамилия — Фридрих фон Харденберг (von
Haardenberg) (1772-1801) — немецкий мыслитель, поэт и прозаик Йенского романтизма, в чьем творчестве наиболее полно выражено романтическое
миросозерцание. Многие сочинения Новалиса были опубликованы после его смерти Шлегелем
и Л. Тиком в журнале «Атеней». Главные произведения Новалиса: поэтически-философские
«Фрагменты» (1802), «Христианство или Европа» (1799, опубликовано 1826),
лирические циклы «Гимны к ночи» (1801), «Духовные песни», роман-миф «Генрих фон
Офтердинген», повесть «Ученики в Саисе» и др. Взгляды Новалиса формировались под влиянием «Наукоучения» Фихте и немецких
мистиков, особенно Бёме. Новалис воспел поэта и поэзию как самую глубокую и
изначальную силу жизни. В противоположность миру материальных отношений между
людьми Новалис выдвигает духовный принцип бытия, который проявляется в сердечности и
искренности человеческих отношений, в бескорыстной, одухотворенной,
самоотверженной любви человека к человеку. Любовь, согласно Новалису, есть идеал, она
способна объединять людей, давать жизни духовное содержание, преобразовывать
мир. Современный мир, лишенный идеала, лишен и любви, — он недостоин человека,
неистинен, ущербен и несовершенен. Новалис пишет о глубокой неудовлетворенности
действительностью, о «людях плоти», которые торжествуют, крепко стоят на ногах,
пользуясь всеми реальными наслаждениями и благами, в то время как презирающие их
романтики терпят поражение, и им не остается ничего другого, как оплакивать
несовершенства жизни. Романтическое раздвоение мира на материальный и духовный
отражается, по Новалису, в раздвоенности души, в разорванности сознания, пагубных для
личности. Выход Н. видит либо в уходе от действительности в мир книг, искусства, в
природу; в создании идеальных фантастических миров; либо в примирении с
действительностью, что равносильно гибели; либо в идеализации прошлого:
средневековья, которое сквозь призму романтического идеала наполнено светом и
идиллией, а также первобытной эпохи, не знающей противоречия личности и
окружающей среды. Новалис противопоставляет рационализму Просвещения культ чувства и
творческого экстаза поэта, который понимает природу глубже, чем ученый,
благодаря душевной чуткости и стремлению к красоте. Воспринимая природу, человек
наделяет ее собственными свойствами, находит в ней отклик на свои душевные
состояния, однако воспринимая природу, он познает лишь самого себя: когда
человек добирается до сокровенной сути вещей и срывает покрывало с тайны мира,
то находит там лишь самого себя. Произведение искусства, созданное творцом, живет, по Новалису, своей жизнью, оно
неодинаково воспринимается и интерпретируется людьми, которые живут в разных
странах и временах, в силу чего его содержание, обретая новые смыслы, может
оказаться значительнее и богаче субъективных замыслов художника. Поэтому
возможности искусства неограничены, оно способно преобразовывать общество и
природу. Новалис считает, что слово неадекватно миру и поэтому внутреннее «я»
личности принципиально бесконечно, универсально, неисчерпаемо, неповторимо, что
размывает границы между противоположностями и их взаимопереходом. Это приводит к
эстетической игре противоположностями — добром и злом, истиной и заблуждением,
свободой и необходимостью, реальным и фантастическим, возвышенным и
прозаическим, разумным и алогичным, а также к возможности стереоскопического
синтеза в ткани художественного произведения различных аллегорических рядов в
рамках философского мифотворчества (см. София). В последние годы творчества
романтизм у Новалиса уступает место христианству, которое, по мнению Новалиса, способно
духовно объединять людей. И.К. Игнатьева Новейший философский словарь. Сост. Грицанов А.А. Минск, 1998. Новалис: от магического идеализма к христианствукак универсальной религииНовалис, настоящее имя которого Фридрих фон Гарденберг, родился в 1772 г. и
скончался в неполные двадцать девять лет от туберкулеза в 1801 г. Его называют
поэтическим голосом романтизма, чистым и верным. Философия Новалиса, отраженная
в «Фрагментах», может быть названа «магическим идеализмом». Фихте, как мы
увидим, реализму противопоставит метафизико-гносеологический идеализм. Реалист
объектом знания делает «prius» («то, что прежде»), выводя из него субъект. Для
идеалиста «prius» — это Я, субъект, из него выводится объект. Так и Новалис,
вслед за Фихте, магический реализм древних оккультистов трансформирует в
магический идеализм, с которым связывает бессознательную активность Я,
производящего не-Я. Все происходит из духа, а потому он доминирует в качестве
абсолютного властвующего начала. В романе «Ученики в Саисе» мы читаем: «Рискнул некто приподнять покров на богине Саисской, и что же узрел он? Увидел — диво дивное — себя самого». И в природе, и в Божестве, и в Я — одна и та же сила: тождественный дух. «Мир — результат взаимодействия Я и Божественного. Все, что есть, рождается от контакта духов», — читаем мы во «Фрагментах». Мы соотносимся с частями универсума, с тем, что было и что будет. Важно лишь направление и настойчивость нашего внимания, предпочтение того, что для нас важнее. Философия — это магия, но она еще и искусство. Поэзия улавливает абсолютное, более того: «Поэзия реальна, а реальное поистине абсолютно — вот суть моей философии», — заключает Новалис. Понятны теперь и крайности его позиции: «Все сказка, все сон», — либо должно
стать сном. Великий маг, вероятно, тот, кто умеет очаровываться самим собой так,
что и собственные фокусы кажутся ему внешними автономными феноменами. «Только
по причине слабости наших органов чувств и самоконтакта мы не можем ощутить себя
в мире волшебства. Эту концепцию проясняет незаконченный роман «Генрих фон Офтердинген», где сон перемешан с реальностью, как проза с поэзией, и где герой на своем опыте приходит к магическому субстрату реальности. В ней сказка, сон и поэзия — сама истина, некий «голубой цветок», манящий и никогда не достижимый в реальности. Впрочем, от магического идеализма он обратился к христианству, радикально пересмотрев значение католического средневековья (в эссе «Христианство или Европа»), счастливое единство которого было разрушено Лютером, предтечей оскопленного просвещенческого интеллектуализма. Шеллинг позже разовьет эту идею. Близким к христианству виделся Новалису и греческий дух, дух безмятежности и
гармонии. Но только христианству удалось исполнить эту гармонию, осмыслив
смерть. В одном из «Гимнов к ночи» он говорит словами рапсода, пришедшего из
Греции: «С далекого брега, рожденный под благостным небом Эллады, пришел певец в
Палестину отдать свое сердце юноше чудотворящему». Цитируется по изд.: Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Том 4. От романтизма до наших дней. СПб., 1997, с. 11-13. Далее читайте:Философы, любители мудрости (биографический указатель). Сочинения:Schriften, hrsg. von P.Kluckhohn und R.Samuel, Bd. 1–. Stuttg., 1977; рус. пер.: Фрагменты. Ученики в Саисе. СПб., 1994; Гимны к ночи. М., 1996. Литература:Габитова Р.М. Философия немецкого романтизма. М., 1978; Вайнштейн О.Б. Язык романтической мысли: О философском стиле Новалиса и
Фридриха Шлегеля. Haering Th. Novalis als Philosoph. Stuttg., 1954; Koch H. Der philosophische Stil des Novalis. Münster, 1972; Mähl H.-J. Die literarische Frühromantik. Gött., 1983.
|
| ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
| ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
Его художественная деятельность
неразрывно связана с иенским кружком романтиков, членами которого были Шлегель,
Тик, Шлейермахер, Шеллинг
В магическом
созерцании, воплощающемся в поэзии, возникает образ мира как единого целого.
Поэзия как универсальный способ познания высшей сверхчувственной реальности
(Бога) соединяет разум, чувство и волю в творческой деятельности.
Противоположности переходят друг в друга и находятся в отношении
взаимопредставленности, которое носит знаковый характер. Отсюда характерное для
Новалиса утверждение мистической природы знака (слова), в котором представлены
вещь и ее сущность. Выявить эту скрытую взаимосвязь и магически воздействовать
на нее может только гений (поэт). Свои философские идеи Новалис выражал в форме
фрагмента, заключающего в себе элементы эссе и афоризма. Идеал общественного и
государственного устройства видел в средневековой Европе с ее строгой сословной
иерархией и религиозностью («Христианство или Европа» (Das Christentum oder
Europa), 1799, опубл. 1826).
«Я равно не-Я — высший тезис любой науки».
Все сказки — наши сны об отчем доме, который везде и нигде.
Высшие потенции, подобно генам, дремлющим внутри нас, однажды разбудят нашу
волю…»
Сама «ночь» символизирует, в
пику «свету» просветителей, Абсолют (вспомним теневые образы мистической
философии). Но и крест — «несгораемый триумфальный стяг рода человеческого» —
символ победы над смертью. Лишь он, по мнению Новалиса, может поддержать нас в
страдании и мучительной борьбе с жизненными невзгодами.
М., 1994;Чуковский Николай Корнеевич | |
1904-1965 | БИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ |
XPOHOCВВЕДЕНИЕ В ПРОЕКТФОРУМ ХРОНОСАНОВОСТИ ХРОНОСАБИБЛИОТЕКА ХРОНОСАИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИБИОГРАФИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬГЕНЕАЛОГИЧЕСКИЕ ТАБЛИЦЫСТРАНЫ И ГОСУДАРСТВАЭТНОНИМЫРЕЛИГИИ МИРАСТАТЬИ НА ИСТОРИЧЕСКИЕ ТЕМЫМЕТОДИКА ПРЕПОДАВАНИЯКАРТА САЙТААВТОРЫ ХРОНОСАРодственные проекты:РУМЯНЦЕВСКИЙ МУЗЕЙДОКУМЕНТЫ XX ВЕКАИСТОРИЧЕСКАЯ ГЕОГРАФИЯПРАВИТЕЛИ МИРАВОЙНА 1812 ГОДАПЕРВАЯ МИРОВАЯСЛАВЯНСТВОЭТНОЦИКЛОПЕДИЯАПСУАРАРУССКОЕ ПОЛЕ |
Николай Корнеевич ЧуковскийЧуковский Николай Корнеевич [20. Сын К.И.Чуковского. Детские и юношеские годы прошли в Петербурге и Куоккале. По окончании в 1921 Тенишевского училища поступил на историко-филологический (тогда общественно-педагогический) факультет Петроградского университета, который оставил в 1924, не окончив. В 1919-21 посещал занятия литературной студии при Доме искусств (семинар поэзии, руководимый Н.С.Гумилевым), был близок к литературной группе «Серапионовы братья».
Литературная деятельность начинал стихами, принципиально традиционными по форме
и тематике. В 1922 впервые опубликовал 3 стиховторения («Над золотыми
куполами…», «И горят огни во храме…», «К душе») в альм. «Ушкуйники» (Пг.,
под псевдонимом Н.Радищев), изданном Чуковском на собственные средства (см.:
Литературные воспоминания. С.153-157). В том же году несколько стихотворений
появилось в литературном приложении к газете «Накануне» (Берлин.
Во второй половине 1920-х основной областью литературной деятельности Чуковский
избирает прозу, продолжая работать в детской литературе. В эти годы написаны
веселые повести для детей и юношества «Танталэна» (1925), «Приключения
профессора Зворыки» (1926), «Разноцветные моря», «Русская Америка», «Тревожная
ночь» (все — 1928). На рубеже 1920-30-х Чуковский оставляет
детскую литературу, основной темой становятся судьбы современников, обыкновенных
людей, живущих в переломные исторические моменты либо показанных в подчеркнуто
обыденных, но нелегких обстоятельствах («будничный героизм»). В этот период
определился и стиль Чуковского, тяготеющий к традициям классической литературы:
обстоятельный рассказ-хроника с незамысловатым сюжетом, отчетливой композицией,
скрупулезным описанием будничной повседневности, строгим, сдержанным тоном.
Первые произведения Чуковского — роман «Юность» (1930), сборника рассказов и
повестей «В солнечном доме» (1931), «Повести» (1933) — получили негативную
оценку официальной критики, упрекавшей автора в «ограниченности кругозора», в
пессимистическом, упадническом мировосприятии. Роман «Юность» (1930) повествует
о судьбе юношей, бывших гимназистов, вступающих в жизнь после революции и не
сумевших найти своего места в ней. Цикл историко-революционных романов 1930-х о
Гражданской войне отразил стремление Чуковского выйти на широкие социальные
темы: роман «Слава» (1935) — о кронштадтском восстании, о нэпе и начале
реконструктивного периода экономики; роман «Княжий угол» (1937) — о борьбе с
антоновщиной (крестьянское восстание 1920-21 на Тамбовщине под руководством
А.С.Антонова) и др. Но критика по-прежнему указывала на пассивно-созерцательное
отношение автора к событиям, на незрелость реалистического метода писателя;
роман «Княжий угол» рассматривался в рецензиях как «переходный на пути к методу
социалистического реализма» (Литературное обозрение. Творческой удачей Чуковского стал роман «Ярославль» (1938, новая редакция Чуковского,— 1949) — об антисоветском восстании в Ярославле в июле 1918. «Истинным историко-революционным романом», написанным в «подлинно-реалистической манере», назвала роман официальная критика и впервые отметила литературную одаренность автора. Среди переводческих работ 1930-х — «Черная стрела» и «Остров сокровищ» Р.Стивенсона (1935), «Янки при дворе короля Артура» и «Принц и нищий» Марка Твена (1936; в соавторстве с К.И.Чуковским), рассказы Ч.Робертса и Э.Сетона-Томпсона, «Хижина дяди Тома» Г.Бичер-Стоу (1941). В 1939-40 участвовал в финской войне, работал корреспондентом газеты «Красный Балтийский флот». В начале Великой Отечественной войны входил в состав оперативной группы писателей при ПУБАЛТе, жил в блокадном Ленинграде, корреспонденции печатались в газете «Красный флот», «Правда».
Фактический материал, собранный в общении с морскими летчиками, послужил основой
повести «Девять братьев» (1943), очерков и рассказов, вошедших в его сборнике
«На защите Ленинграда» (1943), «Ночи на острове» (1945). После демобилизации в
1946 жил в Москве. Тема героизма в годы Отечественной войны стала основной до
последних лет жизни. По повести «Морской охотник» (1945) в 1954 был поставлен
фильм для детей. Очерки и рассказы о военных летчиках и моряках вошли в книгу
«Талисман» (1947). Одним из лучших произведений о Великой Отечественной войне
стал роман Чуковского «Балтийское небо» (1955) — о героизме летчиков Балтфлота,
защитников осажденного Ленинграда (работал над романом с 1946 по 1954). Роман
принес Чуковского широкую известность среди читателей и одобрение критики,
назвавшей его ярким литературным событием.
Роман выдержал несколько изданий (9-е изд. 1965), переведен на иностранные
языки, в 1960 по роману снят 2-серийный художественный фильм. Повестям и
рассказам Чуковского 1960-х, посвященным теме любви, свойственен тонкий
психологизм в раскрытии чувств. В повести «Варя» (Знамя. 1957. №12), рассказах
«Мост» (Известия. 1961. 27 авг.), «Последний разговор» (Литературная газета.
1962. 17 нояб.), «Неравный брак» (Избранное. М., 1963), «Цвела земляника»
(Юность. 1965. №1), «Девочка Жизнь» (Юность. 1964. №1) развивается мотив
жертвенного героизма любви, являющейся источником неистребимой жизненной силы.
Созданные Чуковским женские образы впечатляют душевной чистотой, талантом
самоотверженной, деятельной любви. Приметным явлением в литературной жизни стал
сборник «Избранное» (1963), куда Чуковский включил лучшие произведения,
написанные на протяжении трех десятилетий. Собранные вместе, они неожиданно
открыли читателю мудрую, высокочеловечную прозу Чуковского. С конца 1950-х писал воспоминания. Очерки о литературном Петрограде-Ленинграде 1920-30-х и литературные портреты писателей, отличающиеся меткостью и неожиданностью характеристик, составили книгу «Литературные воспоминания» (1989), ставшую одним из лучших прозаических произведении Чуковского и заметным явлением в мемуаристике. В 1950-60-е
Чуковский большое значение придавал своей переводческой деятельности
(венгерская, польская, грузинская, армянская, украинская поэзия), считал
искусство перевода сходным с волшебством (Мастерство перевода. 1969: сб.6. М.,
1970. С.387). Несомненной удачей стали переводы стихов Ш.Петёфи, сб. Ю.Тувима
«Цветы Польши». Лучшие переводы Чуковский включил в сборник «Время на крыльях
летит…» (1967). В последние годы жизни избирался членом правления СП СССР и
правления СП РСФСР, членом правления издательства «Советский писатель». Основал
секцию переводчиков, председателем которой оставался до конца дней. Т.А.Кукушкина Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 3. П — Я. с. 659-661. Далее читайте:Чуковский Корней Иванович (1882 — 1969), отец Николая. Русские писатели и поэты (биографический справочник). Сочинения:Повести. М., 1933; Избранное / вступ. статья Н.Жданова. М., 1963; Балтийское небо / послесл. А.Дымшица. М., 1961; Время на крыльях летит…: Избранные переводы. М., 1967;
Литературные воспоминания. Балтийское небо: рассказы. М., 1991; Потаенное / вступ. статья Т.Бек; публ. Д.Н.Чуковского // Новый мир. 2003. №7; О том, что видел. М., 2005. Литература:Грефилова Г. Подвиг любви // Новый мир. 1963. №12. С.240-246; Успенский Л. Писатель — человек // Чуковский Н. Цвела земляника. М., 1970. С.3-16, Слонимский М.Л. Николай Чуковский // Нева. 1980. №2. С.187-188; Якушева Г.В. Чуковский Николай Корнеевич // Русские писатели. 20 век: биографический словарь. М., 2000. С.750-751.
|
| ХРОНОС: ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ В ИНТЕРНЕТЕ |
| ХРОНОС существует с 20 января 2000 года,Редактор Вячеслав РумянцевПри цитировании давайте ссылку на ХРОНОС |
5
(2.6).1904, Одесса — 4.11.1965, Москва]
— прозаик, переводчик.
1922. №6. 4
июня), в журнале «Современное обозрение» (Пг., 1922. №2). Поэтические опыты
Чуковского получили поддержку М.Горького («…Мне очень нравится его «Козленок»»
— в письме М.Л.Слонимскому от 13 марта 1923 // ЛН. М., 1963. Т.70. С.385),
опубликовавшего поэму «Козленок» в берлинском журнале «Беседа» (1923. №1), и
В.Ф.Ходасевича, друга и наставника Чуковского («По словам В.Ходасевича…
большие надежды возбуждает юноша Чуковский…»,— писал М.Горький в статье
«Группа «Серапионовы братья»» // ЛН. М., 1963. Т.70. С.563). Печатал стихи в
журнале «Русский современник» (Л., 1924. №3), «Ленинград» (Л., 1924. №23),
«Красный ворон» (Л., 1924. №3), участвовал в сборнике «Звучащая раковина» (Л.,
1922), «Собрание стихотворений» (1926), «Костер» (Л., 1927), «Ларь» (Л., 1927).
Единственный сборник стихов «Сквозь дикий рай» (Л., 1928; рец.: Оксенов Инн. //
Звезда. 1928. №4. С.156-157), посвященный красоте природы, «жизни простому
значенью», не был созвучен времени социальных изменений и воспринимался как
некий вызов официальной литературе («Что ж! о торжественном и вечном / Поют
немногие у нас»).
Критика отметила «настроения внутренней эмиграции», поиски
«забвения в мистических сферах», «махрово-реакционное мировоззрение автора»
(Кондаков А. Махровая реакция // Рост. М., 1930. №8-9. С.42). Пробовал сочинять
стихи для детей, издававшиеся небольшими книжками («Беглецы», 1925; «Звериный
кооператив», 1925; «Ваша кухня», 1925; «Веселые работники», 1929; «Огород»,
1929), о которых впоследствии отзывался неодобрительно: «Помнить их не стоит,
они слабы» (Письмо Д.А.Берман от 6 марта 1962 г. // РНБ. Ф.1075. Оп.1. №286).
Сотрудничал в детских журналах «Еж», «Мурзилка». Тогда же занялся переводами с
английского (С.Грэхам, А.К.Дойл, Д.Лоуренс; первый перевод книги Э.Берроуз «Сын
Тарзана» (Пг., 1924) был исполнен в соавторстве с сестрой — Л.К.Чуковской).
В 1926 поступил на Высшие государственные курсы
искусствоведения при Ленинградском институте истории искусств, окончил в 1930.
Первый значительный литературный успех принесли биографические повести о
знаменитых мореплавателях: «Капитан Джеймс Кук» (1927), «Навстречу гибели.
Повесть о плавании и смерти капитана Лаперуза» (1929), «Путешествие капитана
Крузенштерна» (1930), позднее объединенные в книге «Водители фрегатов» (1941).
1939. №7. С.16).
Поспешно написанная
повесть «Девять братьев» вызвала возмущенные отклики прессы, отметившей
«недобросовестный подход к изображению героических будней Ленинграда»,
«безвкусное и бездушное» описание событий (рец.: Прокофьев А. // Звезда. 1944.
№5-6. С.138-139; Трифонова Т. В голубой обложке: Фельетон // Ленинград. 1945.
№4-5. С.30-31).
Награжден
орденом Трудового Красного Знамени (1965). Литературные воспоминания Чуковского
и его переписка с отцом вошли в книгу «О том, что видел» (2005).
М., 1989;The Reactionary Outlook — Areo
У вас есть мужество сказать массам то, что им не говорил ни один политик: вы хуже, и всеми улучшениями в ваших условиях, которые вы просто считаете само собой разумеющимися, вы обязаны усилиям людей, которые лучше вас .
Если это и высокомерие, как заметили некоторые из ваших критиков, то это все же правда, которую нужно говорить в наш век государства всеобщего благосостояния. — Людвиг фон Мизес, Письмо Айн Рэнд (1958)
Одним из центральных принципов либерализма является моральное равенство всех людей. Это выражалось по-разному во всем мире: от заявления Джефферсона о том, что «все люди созданы равными», до настойчивого утверждения Канта о том, что мы относимся ко всем людям с достоинством как к «самоцелям». Конечно, либеральные общества никогда последовательно не применяли этот принцип, что было отмечено с самого начала. В 1791 Бенджамин Баннекер написал Джефферсону страстное письмо, в котором восхвалял достижения американского революционера, но осуждал лицемерие не только допущения, но и получения прибыли от работорговли. В следующем году Мэри Уоллстонкрафт опубликовала ранний классический феминистский труд «Защита прав женщины », в котором она критикует дальновидных мужчин эпохи Просвещения за то, что они призывают к большей свободе для себя, но не для женщин.
Отсутствие честности, которое часто демонстрируют либеральные общества, является одной из основных причин, по которой их легитимность постоянно ставится под сомнение: как мы видим сегодня, когда миллионы людей вышли на улицы, чтобы выразить протест против расистского насилия со стороны полиции. В то же время, когда критики начали замечать дистанцию между либеральной риторикой и практикой, появились левые, требующие более радикальных форм эгалитаризма. Ранние социалисты задавались вопросом, может ли общество свободных моральных равных мириться с крайним неравенством в богатстве и власти. Либералы-эгалитаристы, от Джона Ролза до Марты Нуссбаум, верили и верят, что мы не можем, и неспособность серьезно относиться к материальному неравенству во многом объясняет гнев, направленный против экономических иерархий обновленными социалистическими левыми и против культурных элит постмодернистскими консерваторами. Существует глубокая связь между либеральным аргументом в пользу морального равенства и левыми требованиями материального равенства: общее генеалогическое наследие, которое даже интеллектуальные левые критики часто упускают из виду или недооценивают.
Напротив, подход реакционеров к миру противоположен либерализму, радикальному левому и умеренному консерватизму. В то время как либералы настаивают на том, что все морально равны, а левые требуют, чтобы мы стали более равными на самом деле, реакционеры считают, что люди фундаментально неравны. Обоснование этого взгляда часто опирается на миф. Реакционное мировоззрение вечно привлекает тех, кто рассматривает мир как опасное и хаотичное место, которое может правильно упорядочить только иерархия силы и господства.
О господстве В эпицентре реакционного мировоззрения находится огромная тревога по поводу хаоса и стремление к полному порядку. Реальность всегда находится на пороге полного краха в бессмысленный упадок и упадок. Для поддержания порядка нужна твердая рука. Как следствие, реакционеры не любят свободу, что неумолимо ведет их к глубокой ненависти к равенству, потому что свобода — прежде всего — связана с неизвестным потенциалом, и поэтому ее нельзя ни полностью контролировать, ни предсказать.
Напротив, в мире, управляемом абсолютной необходимостью, абсолютный порядок гарантирован, хотя и ценой устранения свободы. Поскольку свободные люди всегда будут сопротивляться попыткам заставить их подчиниться тотальному порядку, реакционеры глубоко восхищаются некоторыми видами силы.
Сила, которой восхищаются реакционеры, конечно, не имеет ничего общего с силой характера или аристотелевской добродетелью — их можно даже презирать как формы слабости или сентиментальности. Он также не включает в себя какие-либо формы силы, связанные с состраданием или сочувствием, включая многие из классических христианских добродетелей самопожертвования, хотя реакционеры иногда ностальгически тоскуют по гомогенизирующему порядку христианской культуры и цивилизации. Вот почему многие реакционеры — даже женщины — склонны придерживаться женоненавистнических взглядов: значительная часть реакционного мышления опирается на клише о женоподобности и слабости. Больше всего реакционеры превозносят способность господствовать над другими.
Именно здесь их неэгалитаризм соединяется с их пренебрежением к свободе. Реакционеры считают, что сильные должен доминировать над слабыми, удерживая их на месте. Это уменьшает их беспокойство по поводу того, что реальность хрупка и вот-вот рухнет. В самом маниакальном состоянии эта вера может приобрести апокалиптический пыл, достаточный для оправдания самых ужасных преступлений, таких как появление нацизма. В Mein Kampf Гитлер осуждает «еврейскую доктрину марксизма» за ее эгалитаризм и опасается, что она заменяет «аристократический принцип» природы и «вечную привилегию власти и силы». Гитлер опасался, что это приведет к разрушению мира: по иронии судьбы, учитывая его собственную склонность к злонамеренному разрушению.
Реакционный порыв — это прежде всего мировоззрение . Он начинается с глубоких убеждений о природе реальности и потребности в господстве и иерархии. Пронзительный характер многих реакционных текстов не случаен: существует искренний страх, что, если только достойные не займут господствующее положение, мир рухнет.
Но наиболее интеллигентные реакционеры всегда признавали, что апелляции к чувствам недостаточно, чтобы заручиться поддержкой тех изменений, которых они хотят. Дилемма, как убедить других в реакционном мировоззрении, стала особенно актуальной с восемнадцатого века и далее, когда либерализм и левачество постепенно стали всемирными политическими движениями, агитирующими за моральное и даже материальное равенство. Как следствие, реакционеры разработали множество рационализаций для оправдания своих взглядов.
Я люблю империю, я люблю власть, я люблю достижения. — Ричард Спенсер
Одной из характерных черт реакционного дискурса является стремление избегать прямой моральной аргументации. Конечно, в основе этого мировоззрения лежит мораль: реакционеры считают, что достойных заслуживают того, чтобы быть на вершине жесткой иерархии и властвовать над недостойными. Но реакционеры редко любят приводить принципиальные доводы в пользу этой позиции.
Еще во времена Жозефа де Местра — интеллектуального крестного отца фашизма, согласно Исайе Берлину, — реакционеры характеризовали философию и принципиальную аргументацию как «по существу разрушительную силу». Споры о принципах могут привести к законным разногласиям по поводу того, какое общество у нас должно быть. Но для реакционеров разногласия являются служанкой инакомыслия и хаоса и могут даже посеять семена эгалитарной революции. Как следствие, реакционеры предпочитают излагать свои аргументы в богословских или натуралистических терминах, представляя предпочитаемую ими социальную иерархию неизменной — будь то заповеданной Богом или продуктом природы.
В период раннего Нового времени многие реакционеры склонялись к теологии для рационализации. Роберт Филмер защищал божественное право королей в своей книге 1680 года « Патриарха », которая вызвала яростную реакцию со стороны либерала Джона Локка. Жозеф де Местр определял авторитет как продукт божественного провидения и рассматривал сомнение в авторитете как бунт, подобно гордому Люциферу, против Бога.
Достоевский, хотя и гораздо более вдумчивый, точно так же характеризовал либералов и социалистов-революционеров своего времени как чертей или «бесов». Томас Карлейль — фаворит Йозефа Геббельса — предлагал неоязыческие мифологии поклонения героям в качестве замены христианской теологии, поскольку он выступал против эгалитарной эпохи и настаивал на том, что история — это всего лишь биография великих людей.
Однако по мере того как секуляризм и либерализм овладевали культурным воображением, эти откровенно иррациональные оправдания иерархии становились менее правдоподобными. Новый либеральный век требовал новых объяснений того, почему одни бедны, а другие богаты, не говоря уже о способах легитимации огромных колониальных империй. Как следствие, реакционеры начали рационализировать новые капиталистические и империалистические иерархии по культурным, цивилизационным и даже расовым признакам, выборочно апеллируя к истории, мифу и науке, а иногда и ко всему сразу, как в случае Юлиуса Эволы.
Такие расисты, как Артур де Гобино, делили людей на категории расового превосходства и неполноценности. Гобино также утверждал превосходство своего аристократического класса над своими крестьянскими коллегами. Эти отчеты использовались для оправдания еще более крайних форм неравенства, господства и насилия, тенденции, которая достигла своего пика с появлением фашизма и нацизма, которые использовали эти аргументы даже против других европейцев. До недавнего времени казалось, что разрушительные последствия таких реакционных позиций отправляют их на свалку истории.
Современные реакционеры умеряют свои притязания, чтобы приспособить их к либерально-капиталистическому порядку. Из-за этого бывает трудно отличить подлинных классических либералов и либертарианцев от их реакционных сородичей, особенно с учетом того, что крайне правые активисты, такие как Гэвин Макиннес, любят присваивать себе ярлыки и риторику либертарианства.
Ключевым моментом является то, что подлинные классические либералы и либертарианцы согласны с тем, что все люди морально равны и с ними нужно обращаться соответственно. В тех случаях, когда они не согласны с социал-либералами, а левые придерживаются наилучшей системы для достижения этой цели: они либо утверждают, что нарушение экономической свободы ради равенства относится к людям как к средству для достижения цели, либо, подобно Ф. А. Хайеку, утверждают, что отрицательная последствия усилий по перераспределению слишком велики, чтобы их можно было оправдать.
Напротив, реакционеры в духе Айн Рэнд, Людвига фон Мизеса, печально известного восхвалявшего фашизм за временное «спасение» европейской цивилизации, и Мюррея Ротбарда рассматривают мир как хаотическое место, в котором большинство людей ничего не стоят: просто подержанных или даже паразитов в очаровательных формулировках Айн Рэнд. Поэтому их влечение к капитализму в высшей степени условно и романтично.
Они приписывают рынку секуляризованное богословское значение как невидимой руке, которая сортирует мир по рангам, определяемым уровнями богатства и привилегий. Следовательно, те, кто добрался до вершины, заслуживают того, чтобы быть там, а те, кто опустился на дно, должны принять свое место как 9.0003 ниже , как выразился фон Мизес. Для реакционных защитников капитализма этот процесс сортировки гораздо важнее свободы, которую они иногда утверждают, что лелеют. Они считают ее даже более фундаментальной для капитализма, чем идея о рациональных экономических субъектах, преследующих свои просвещенные интересы. Таким образом, реакционные капиталисты либо довольны, либо относительно безразличны к тому, как богатые правители, такие как Аугусто Пиночет, используют государственную власть в своих интересах, и они также яростно возражают против любых попыток демоса попытаться перераспределить товары. Они могут даже поддерживать государственные репрессии там, где считают это необходимым.
По иронии судьбы, преклонение многих реакционеров перед благородным превосходством и упорядоченным достоинством резко контрастирует с тревогой и пронзительностью, которые так часто характеризуют их работу.
Они обращаются к стилизации клише и взаимно несовместимых философий, чтобы оправдать то, что в конечном итоге является аффективной привязанностью к мифологиям силы и господства. Иногда поразительное творчество может быть подстегнуто реакционным импульсом, но это всегда производная форма творчества. Реакционера в первую очередь определяет ее беспокойство по поводу упадка порядка и возникновения хаоса, беспокойство, которое порождает огромное негодование либеральных и левых эгалитаристов, которые считаются нарушающими естественный порядок вещей. Парадоксальным образом это означает, что реакционеры определяют себя через сопоставление, что ограничивает их способность к подлинному, прометеевскому творчеству. Реакционеры зацепятся за любую идеологическую структуру, которая окажется популярной в данный момент — теологию, дарвиновскую эволюционную биологию, либеральный капиталистический индивидуализм — и превратят ее в рационализацию господства того, кого они почитают над всеми остальными. Это глубоко нигилистическое мировоззрение, видящее смысл существования настолько хрупким, что его можно легко уничтожить через осквернение низшим, с их ужасающей вульгарностью и упадком.
Вам понравилась эта статья?
Пожалуйста, поддержите Арео пожертвованием или регулярными взносами. Мы можем быть устойчивыми, динамичными и независимыми только с вашей помощью.
Итого
38
Акции
Похожие темы
- Альтернативно-правые
- крайне правые
- Фашизм
- Реакционная политика
Понимание реакционной точки зрения | Мерион Вест
«Одной из определяющих черт реакционного мировоззрения является то, насколько тонко его представление о смысле жизни, и это, в свою очередь, объясняет, почему реакционеры так озабочены тем, что все это развалится…»
Введение
«Умру не я; это мир, которому придет конец».
– Айн Рэнд, цитируя одно из своих любимых выражений
Редко так много людей интересовались политикой смысла. Это особенно верно в отношении многих появившихся в наше время реакционных деятелей, особенно постмодернистских консерваторов.
Еще в 2016 году — кажется, целую жизнь назад — консервативный эссеист Майкл Антон описал культурную войну в Соединенных Штатах как бесконечный цикл упадка и падения, вызванный прогрессивными силами. Антон утверждал, что влияние прогрессистов стало настолько всепроникающим, что даже консерваторы все чаще были готовы уйти тихо в ночь. Он описал это как «знак партии, общества, страны, народа, цивилизации, которая хочет умереть». Совсем недавно Р.Р. Рено, редактор First Things осудил строгие меры по сдерживанию коронавируса (COVID-19), назвав их симптомами культуры, «которая ставит страх смерти в центр жизни». И, конечно же, бесконечные жалобы на «опасных» ученых в элитных университетах, пропагандирующих нигилистические постмодернистские философии.
Подпишитесь на нашу рассылку, указав свой адрес электронной почты ниже:
При рассмотрении этой часто резкой полемики можно было бы ожидать, что реакционеры будут остро чувствительны к политике смысла и возглавят борьбу против культурного нигилизма.
Однако на самом деле я считаю, что все наоборот. Одной из определяющих черт реакционного мировоззрения является то, насколько тонко его представление о смысле жизни, и это, в свою очередь, объясняет, почему реакционеры так беспокоятся о том, что все это развалится, и эту мысль я рассмотрю в этом кратком эссе.
Реакционное мировоззрение
Важно, прежде всего, подчеркнуть, что реакционный порыв — это мировоззрение, а не развитая политическая философия. Следовательно, можно обнаружить, что реакционеры придерживаются мешанины метафизических и исторических взглядов. Одни реакционеры — убежденные религиозные традиционалисты, другие — воинствующие атеисты. Реакционеры, такие как Ницше, могут с презрением относиться к вульгарным экономическим рассуждениям, в то время как другие, такие как Айн Рэнд, могут романтически восхвалять капиталистов как «творцов и производителей». Однако в диспозиции всех реакционеров много общего. Реакционер рассматривает существование как фундаментально угрожающее место, где бессмысленный хаос является скорее нормой, чем исключением.
Для реакционеров существование — это анорексичный бог, бесконечно голодный и всегда на грани взрыва из-за собственной нехватки субстанции. Этого бога можно сохранить, только приложив большую силу. Этот мрачный взгляд распространяется и на подавляющее большинство человечества, у которого не хватает сил, чтобы принести в мир много ценности. Это «стадо» в терминологии Ницше, «второсортные» в терминологии Рэнд и «низшие», как выразился Людвиг фон Мизес. Это сведение большинства людей к ничтожно малым существам подразумевает, что большинству в обществе не может и не должно быть предоставлено много власти над направлением, в котором движется общество. Те, кто должен обладать такой властью, — это так называемые высшие люди: люди, которые обладают характером и силой, чтобы создать устойчивый и стабильный порядок, который дает стаду чувство цели, а также держит его в узде.
В более грубой форме реакционеры могут порицать культуру за то, что в ней слишком преобладают «чувства», а не разум.
Но это всегда исключает эмоции, лелеемые реакционерами. У каждого реакционера свое представление о том, что такое высший человек, хотя есть много общего. Самое главное, что высший человек не является фигурой аристотелевской умеренности, не говоря уже о смиренном и самоотверженном христианине. Действительно, одна из величайших ироний традиционалистских реакционеров заключается в их склонности вызывать страх перед упадком однородного христианского порядка, в то же время много говоря о «войне» и насаждении «порядка». Это, в конце концов, не совсем то же самое, что следовать по стопам агнца Божьего. Превосходный мужчина также обычно просто мужчина. Реакционное воображение, как правило, паразитирует на культуре, против которой оно реагирует, что неизменно означает широкое использование клише и предрассудков того времени. Это означает, что многие реакционеры, в том числе женщины, склонны к женоненавистничествам. Они осуждают так называемые «женоподобные» качества, такие как сострадание и сочувствие, но при этом настаивают на том, что большинство мужчин стереотипно недостаточно мужественны.
В более грубой форме реакционеры могут порицать культуру за то, что в ней слишком преобладают «чувства», а не разум. Но это всегда исключает эмоции, лелеемые реакционерами. Эти эмоции включают гнев, соперничество, гордость и т. д. Подобные эмоции обычно связаны с особенно подавленной формой мужественности. Наконец, реакционеры склонны уважать силу, хотя и не обязательно характер или добродетель.
Сила, которой восхищаются реакционеры, — это способность навязывать миру свою волю, которая в своем апогее относится к способности принуждать или доминировать над другими, чтобы привести их в соответствие с необходимым порядком. Это означает, что реакционеры склонны поддерживать иерархические формы политической организации, причем точная форма зависит от того, кого реакционеры считают сильным, а кого они осуждают как недостойных. Для защитников абсолютизма раннего Нового времени, таких как Роберт Филмер и Жозеф де Местр, Бог продиктовал, чтобы аристократия была главной. С падением веры в богословские аргументы в XIX в.
ХХ века реакционеры начали выбирать более рационалистически звучащие аргументы в пользу превосходства избранной ими культуры. Или, в худшем случае, они пытались найти научное объяснение расовым предрассудкам. В наши дни многие реакционеры настаивают на том, что секуляризованная богословская власть невидимой руки действует на рынке, отделяя достойных творцов от недостойных второстепенных. При этом невидимая рука наделяет первого богатством и властью, а второму остается выполнять мирскую работу, необходимую для поддержания вращения мира. В каждом случае только небольшая элита, способная поддерживать порядок, не дает миру скатиться к пошлости и хаосу, которые ассоциируются с правлением недостойных масс.
На это можно было бы ответить, заметив, что даже если бы это идеальное время существовало, оно должно было быть не таким захватывающим, как полагает реакционер. Иначе бы его не бросили.
Заключение : Анорексичный Бог
Это подводит меня к парадоксальному подходу к смыслу, лежащему в основе реакционного мировоззрения.
Реакционеры противопоставляют себя нигилизму современного мира, все без исключения распавшемуся от какого-то ностальгического идеала, потерянного для истории. На это можно было бы возразить, заметив, что даже если это идеальное время и существовало, оно не должно было быть столь зрелищным, как полагает реакционер. Иначе бы его не бросили. Если традиционалистская христианская цивилизация — или необузданная 19капитализм XX века — если бы общества были насыщены смыслом, то почему люди массово восставали против них, требуя кардинальных перемен? Но эта возможность никогда не рассматривается, поскольку реакционеры предпочитают расплывчатые, но аффективные рассказы о декадансе, вульгарности и резком закате величия. Что еще более важно, часто резкие разоблачения современного нигилизма показывают, как мало смысла, по мнению многих реакционеров, имеет мир на самом деле.
Для реакционера современный мир изображается резко падшим и лишенным смысла. Это потому, что — если только не будут созданы высшие люди и правильная иерархия — вездесущая угроза хаоса и упадка — это все, что может занять их место.
Современность проклята именно потому, что слишком много уступила недостойным. Замечательно здесь то, насколько хрупко реакционное чувство смысла мира. Огромный акцент реакционера на силе и достижениях демонстрирует бессильное увлечение масштабностью и величием, которое игнорирует маленькие, но божественные способы, которыми многие обычные люди борются за то, чтобы сделать жизнь лучше для себя и других. Одна из причин, по которой реакционеры презирают демократическую культуру «масс», заключается именно в том, что она направляет наше внимание на мирские потребности, из которых собственно и состоит наша жизнь. Это часто принимает форму совместных усилий по постепенному улучшению наших сообществ и мира вокруг нас. Реакционер не заинтересован в этом, солипсически полагая, что, если действительно достойные не будут во главе (и правильный порядок не будет соблюден), существование потеряет смысл.
Это упрощенное отступление от сложности мира демонстрирует экзистенциальную тонкость реакционного мировоззрения.
