Что такое синдром «мёртвой матери»?
– О синдроме «мёртвой матери» специалисты впервые заговорили в конце прошлого века, — поясняет Екатерина Пяткова. — В начале восьмидесятых феномен с пугающим названием был изучен французским психоаналитиком Андре Грином. Речь шла не о реальной гибели и потери матери, суть синдрома — в психической материнской смерти и в том, как это влияет на жизнь ребёнка.
Фото: Артем Келарев
В основе феномена, отмечал Грин, материнская депрессия разочарования и бессилия, которая не осознаётся ею самой. Но если чувства и эмоции не проработать вовремя, синдром способен передаться по наследству — от мамы к дочке. И усугубиться, переходя из поколения в поколение.
Ни один
ребёнок не выживет без значимого
взрослого. Младенец прекрасно чувствует
состояние матери. Когда с ней что‑то
происходит, даже если мама пытается это
подавить, малыш улавливает сигнал.
Принимает и отражает — начинает плакать,
демонстрируя маме её же настроение.
Со временем
ребёнок настолько напитывается импульсами
неосознанной враждебности, что оказывается
в водовороте депрессии и гнева вместе
с мамой. Она не встречается с ним глазами,
не поёт ему колыбельные. Выполняет свои
функции механически. Кормит, одевает,
укладывает спать без эмоции.
«Я такой никогда не буду»
Но есть и
другие скрытые проявления нелюбви. В
моей практике была десятилетняя девочка,
которая страдала энурезом. При этом
хронических проблем со здоровьем у неё
не было. Мама обратилась на консультацию
после того как дочка прошла все
обследования. Смышлёная, очень активная
девочка — на первый взгляд, всё в порядке.
Стали работать с семьёй, провели
психологическую диагностику матери —
невротизация, болезненная скрупулёзность,
эмоциональная холодность. И всё это при
видимой заботливости.
В семье есть
и младший ребёнок — трёхлетний мальчик,
который, как оказалось, тоже не вылезает
с больничных.
Мама начала
рассказывать про свою мать: «Я жила, как
в казарме. Ни шагу влево и вправо».
Вспомнила, что в возрасте пяти лет очень
боялась темноты и «страшного облака»
под кроватью. Но мама на её слёзы и
рассказы не обращала внимания — выключала
свет и запирала дверь. А она, пятилетняя,
от страха боялась даже дышать.
Упрёки
вперемешку с равнодушием продолжались
всё детство — уважения и любви со стороны
матери не было. Только гиперконтроль.
И став взрослой, она пообещала себя: «Я
такой никогда не буду». Но на самом деле,
продолжила историю — сосредоточилась
на болезнях своих детей. То, что она
считала заботой — вытесненная агрессия.
Ребёнку подсознательно транслируется:
«Я не замечаю тебя, пока ты не начнёшь
болеть».
Такие мамы
постоянно обеспокоены не только
здоровьем, но и возможными неудачами
ребёнка. Они всё время в тревоге, как бы
чего‑нибудь не случилось.
Одна из моих
клиенток, например, делилась опасениями,
что каждый раз, когда её дочка-школьница
выходит на улицу одна, она волнуется,
что девочку «может сбить машина».
В эмоциональной дыре
Таких
«притягивающих и оберегающих» матерей
в психологии иногда ещё сравнивают с
сиренами. Они обволакивают и… «сжирают».
Речь о трансляции негативной энергии,
которая оседает на ребёнке. И он
действительно может заболеть, начать
испытывать психологический дискомфорт.
Но чувствует, что мама появляется рядом,
когда в его жизни происходят какие‑то
маленькие трагедии. И подсознательно
начинает притягивать к себе проблемы.
Так постепенно
из ребёнка выдавливается радость жизни,
вера в себя — образуется эмоциональная
дыра, которая вытягивает все силы. То,
что «мёртвая мама» не ресурсная — мягко
сказано.
«Нет настроения, я устала
сегодня», — это не про неё. Здесь именно
хроническое состояние и проблема с
выражением эмоций, чувств, которые в её
собственном детстве игнорировались и
обесценивались.
Ребёнок между
тем приспосабливается и пытается, как
может, оживлять маму. Гиперактивностью,
невротическими припадками он словно
встряхивает её: «Проснись, приди в себя!»
Необъяснимые
вспышки детской агрессии — всё оттуда.
Иногда можно увидеть, как малыш буквально
закатывается в истерике, пытаясь
выпрыгнуть из заботливых, а по сути,
«мёртвых» рук. А мама трясёт ещё больше,
передавая в убаюкивании всё своё
эмоциональное непринятие.
В начале
своей практики, во время постинтернатного
сопровождения сирот, я общалась с мамой
— выпускницей детского дома. На тот
момент у неё было уже трое детей —
старшего изъяли, а за двоих — мальчика
и девочку — она продолжала «бороться».
Открытой враждебности к детям с её
стороны замечено не было, но её малыши
постоянно падали то с лестницы, то с
кровати — ломали руки и ноги.
«Что во мне хорошего?»
Дети таких
матерей, действительно, могут страдать
скрытой агрессией в отношении себя в
любом возрасте. И с точки зрения
психологии, например, тяга к нанесению
татуировок, «исправлению» собственного
тела — тоже про подсознательную агрессию
к себе.
Став взрослыми,
постоянно мечутся: «Что во мне хорошего?»
Боятся сделать ошибку или неправильный
выбор. У них проблемы с самооценкой,
независимо от того, выросли они в нужде
или с золотой ложкой во рту.
Ещё один
момент — они не способны принять
настоящую любовь и поддержку. У меня в
практике была девочка, приёмный ребёнок,
которая просила приёмную маму: «Ударь
меня, пожалуйста». Другого языка любви
она не знала…
Был подросток,
который в пять лет остался сиротой, а
до этого жил как Маугли. С бабушкой-опекуном
сложились непростые отношения. Внук,
по её словам, постоянно «выводит» на
агрессию.
Освободить внутреннего ребёнка
Определить
самому у себя синдром «мёртвой матери»
сложно. Ещё труднее, а иногда и невозможно
выбраться из синдрома самостоятельно.
Но если мертвенный образ отдалённо или
интуитивно кажется знакомым — загляните
в себя, ищите помощь. Любая психотравма
— это про потрясение, предательство,
разочарование. И про отсутствие любви.
В основе терапии — контакт со своим
внутренним ребёнком, который «заперт»
и страдает до сих пор. Помогите ему
повзрослеть и освободиться. Произнесите,
хотя бы мысленно, разрешающие фразы:
«Мама, даже если ты меня не любишь — я
люблю и хочу жить».
Мертвенность
— плесень, которая проникает глубоко
и разъедает медленно. Но избавиться от
неё и ожить можно. Хотите счастья своим
детям? Зажгите свой собственный внутренний
огонь — позвольте себе радоваться
мелочам, дышать, испытывать эмоции —
попытайтесь сами стать счастливыми.
Как избавиться от комплекса «мертвой матери»?
Добрый день! Мне 26 лет. Недавно я узнала о существовании феномена «мёртвой матери». Если верить информации, которая есть в Интернете и у вас на сайте, к сожалению, я идеально подхожу под описание этого синдрома. Детей нет, но в будущем планирую. Не хотелось бы передать этот синдром им. С матерю практически не общаюсь уже около 3х лет. Сейчас нет возможности пойти на индивидуальную терапию. Дайте, пожалуйста, пару советов на первом этапе.
Ксения.
Ксения, здравствуйте.
Ваш запрос я бы разбила на две части. Одна касается того, как справиться с последствиями того, что Ваша собственная мать была неотзывчива к Вашим детским эмоциональным потребностям. Вторая – о воспитании в будущем уже Ваших собственных детей. Хотя эти процессы могут быть взаимосвязаны, мне кажется, имеет смысл их разграничить. 
Итак, главное «наследство», которое получают дети «мертвых матерей», – это подавление их собственного горя. Они не осознают ни того, что происходило с их матерями, ни того, что происходит в них самих. Они как бы замыкаются в этом горе, живя в черно-белых тональностях. То, чего были лишены такие люди в детстве, – это возможность проговорить, пережить, понять свое горе. Отгоревать, отзлиться на мать, осознать истинные причины ее поведения и того, какое влияние это оказало на них самих. Но то, чего не могли в силу незрелости психики сделать дети, вполне могут сделать взрослые. Поэтому рекомендацию, которую могу дать, –
Кроме того, это процесс долгий, затратный и сложный.
Именно поэтому о нем пишут много умных книжек, и советуют таким людям обращаться за помощью к специалистам. Просто потому что наша психика устроена таким образом, что она вытесняет все неприятное, затрудняя процесс осознавания. А психотерапевты специально обучены делать эти процессы более явными и управляемыми.
Теперь о Ваших будущих детях. Передать этот синдром детям Вы сможете в том случае, если сами будете «мертвой» в процессе воспитания ребенка. Никто из нас не застрахован от послеродовой депрессии или прочих жизненных обстоятельств, которые могут отвлекать от материнства. Важно в своем горе не замыкаться, помнить, что рядом появился маленький человек, которому очень нужны наши внимание и забота. И если самостоятельно с горем справиться не получается, то надо обращаться за помощью – к отцу ребенка, бабушкам, активнее их привлекая к процессу воспитания, и к специалистам, чтобы разобраться с собственными процессами. Есть и хорошая новость. То, что Вы уже сейчас задаетесь вопросом о том, что будет с Вашими детьми, говорит о Вашей потенциальной отзывчивости и внимательности, которую вероятно Вы сможете проявить и когда дети появятся на свет.
И я думаю не о том, что Вы можете стать «мертвой» матерью, а скорее о том, сможете ли Вы историю своих отношений с матерью оставить за скобками Ваших отношений с Вашими детьми – воспринимать их и себя, не сравнивая со своим прошлым опытом. Не боясь стать «как моя мать» или всеми силами пытаться «избежать ошибок своей матери» – в любом из этих сценариев Ваша мать становится точкой отсчета и главным действующим лицом. Важно суметь выстроить некий третий вариант, где будет место Вам – не идеальной, но достаточно хорошей матери, и Вашим детям. И здесь я снова обращаюсь к первой части своего ответа. Для этого важно осознать, прожить, отгоревать свои отношения с матерью и высвободиться из-под их действительно не простого гнета.
Желаю Вам удачи!
С уважением, Колотыркина Юлия, клинический психолог, психотерапевт.
Комплекс Мертвой Матери | Encyclopedia.com
Комплекс мертвой матери был описан Андре Грином в 1980 году. Свидетельства о нем появляются во время переноса, поэтому его часто невозможно идентифицировать при первом запросе на анализ.
Она особенно проявляется в виде «трансферентной депрессии», повторения инфантильной депрессии, которую часто невозможно вспомнить. Существенной характеристикой этой депрессии является то, что она возникает в присутствии объекта, который сам поглощен скорбью. Причин этого горя может быть много, и материнский объект их не признает. Поэтому они по большей части выводятся гипотетически посредством анализа с большей или меньшей достоверностью.
Основным наблюдаемым последствием на уровне контрпереноса является проникновение в холодное, твердое, бесчувственное ядро в основе переноса. Это результат жестокого материнского декатексиса, который ребенок не в состоянии понять и который переворачивает его психический мир с ног на голову. После тщетных попыток возмещения ущерба стало доминировать чувство бессилия. Затем устанавливаются сложные защиты, которые связывают зеркальное представление отказа от материнского объекта с бессознательной идентификацией с умершей матерью. Результатом этого является психическое убийство объекта, происходящее без всякой ненависти.
Материнская скорбь запрещает любое агрессивное выражение, которое могло бы усилить материнскую отчужденность. С одной стороны, прокалывается паттерн объектных отношений, а с другой — на краю этой дыры цепляются периферические катексисы. Молчаливая деструктивность не позволяет субъекту восстановить объектное отношение, способное преодолеть конфликт и открыть путь к укрепляющим его связям, или же дефинитивные приспособления служат лишь щитом, препятствующим доступу к ядру конфликта. Единственное, что сохраняется, — это тупая душевная боль, характеризующаяся, в частности, неспособностью к близкому контакту с каким-либо объектом, имеющим какое-либо отношение к аффектам. Ненависть так же невозможна, как и любовь, и ее невозможно получить, не чувствуя себя обязанным отдавать, чтобы ничем не быть обязанным, даже мазохистскому удовольствию. Мертвая мать вездесуща, но не представлена, и, кажется, завладела предметом, сделав его пленником своего траура по ней.
Данная клиническая картина развивается на фоне неспособности ребенка понять ее причины.
Важными показателями детской депрессии являются потеря смысла и чувство неспособности восстановить оплакиваемый объект, пробудить утраченное желание. Иногда значительные рационализации смещают источник конфликта во внешний мир, материнское желание становится недоступным по сравнению с тем, что, по мнению ребенка, он наблюдал. Затем ребенок винит в неудачах субъективное всемогущество в отношениях,
ведущее за счет компенсации к усилению всемогущества в областях, менее непосредственно связанных с первичным объектом.
Эдипальный анализ прегенитальных фиксаций и бессознательной вины бесполезен в поиске выхода из этой ситуации, поскольку анализ не сосредоточен на конфигурации комплекса умершей матери. Ибо мать не может быть непосредственно идентифицирована в дискурсе пациента. Она появляется только в той мере, в какой аналитической ситуации удается извлечь свидетельство ее безмолвного присутствия, не будучи в состоянии найти ее в этом отсутствии, где отсутствуют даже косвенные признаки ее существования.
Вытеснение стерло в памяти след ее прикосновения, контакта с ней и катексиса ребенка с ней до возникновения его скорби по ней, что внезапно положило конец этим забытым отношениям. Это репрессии, которые возвращаются, чтобы похоронить ее заживо, даже разрушив все, включая могилу, что ознаменовало бы ее прошлое существование. В этой ситуации Винникоттианский холдинг рухнул, потому что объект был инцистирован, и от него не осталось и следа. Отождествление было с вакуумом, оставленным изъятием инвестиций. Нельзя слишком сильно подчеркивать отсутствие всех значимых ориентиров. Поскольку модификация материнской установки казалась необъяснимой, она, в свою очередь, привела ко всевозможным вопросам, которые вызывают чувство вины, а они, в свою очередь, усугубляются вторичными защитами и перемещаются на элементы, которые были присоединены для этой цели.
По сути, попытки заблокировать проблемы, не управляемые подавлением этой неприемлемой ситуации, вызывают некоторые серьезные реакции.
Их цели таковы: (1) поддерживать эго живым через вторичную ненависть к объекту, за счет неистового, но неутолимого поиска удовольствий или за счет безудержного поиска возможного значения произведенных перемещений; (2) Оживить умершую мать, заинтересовать ее, отвлечь, соблазнить, вернуть ей вкус к жизни, вдыхая в нее любыми средствами, в том числе и самыми искусственными, радость быть живой; и (3) Соревноваться с объектом скорби в преждевременной триангуляции.
Комплекс мертвой матери, как мощный и напряженный элемент, естественным образом притягивает к себе другие компоненты психической жизни и тесно связан с ее важнейшими системами. Следовательно, фантазия о первичной сцене пытается сделать понятными конкурентные отношения с гипотетическим объектом внезапной скорби и вновь пробудить боль от того, чтобы быть разоблаченным, выдвигая на первый план все, что напоминает о первичной сцене, и часто апокалиптически, через проективную идентификацию. Таким образом, катастрофа охватывает материнский объект, который колеблется между безразличием и ужасом, и наносит ответный удар.
Часто бывает так, что отец является объектом преждевременного вложения в Эдипов комплекс, который возникает именно для этого случая, но лишен его обычных свойств. Этот вариантный комплекс приносит с собой не столько тревогу кастрации, сколько чувство бессильной ярости и паралича, беспомощности перед насилием, которое следует за действиями против предполагаемого соперника. Результатом часто является усиление чувства пустоты, повторяющееся и усиливающее наиболее пагубные последствия в основе конфликта.
На основе этих клинических наблюдений Андре Грин выдвинул гипотезу о судьбе первичного объекта как обрамляющей структуры эго, скрывающей негативную галлюцинацию матери. Комплекс мертвой матери демонстрирует несостоятельность этого процесса, превращая его представления в болезненную пустоту и препятствуя их способности связываться воедино в любом предсознательном мысленном образце. Комплекс мертвой матери противостоит «горячей» кастрационной тревоге, связанной с превратностями объектных отношений, которым может грозить телесное увечье, «холодной» тревоге, связанной с потерями, перенесенными на нарциссическом уровне (негативные галлюцинации, плоские психоз, тупая скорбь), приводящие к клиническому лечению негативизма.
Андре Грин
См. также: Франция; Межпоколенческий; Эдипов комплекс, ранний; Депрессия переноса; Работа (как психоаналитическое понятие).
Грин, Андре. (2001). Мертвая мать. В его « жизненный нарциссизм/смертный нарциссизм » (Эндрю Веллер, пер.). Лондон, Нью-Йорк: Книги бесплатных ассоциаций.
Кохон, Грегорио. (Ред.). (1999). Мертвая мать. Работа Андре Грина . Лондон, Нью-Йорк: Рутледж.
Диахрония в психоанализе (обзор книги)
Автор : Грин, Андре
Издательство : Лондон: Free Association Books, 2003 г.
Рецензировано : Susan DeMattos, Winter 2005, pp. 74-77
Диахрония в психоанализе представляет собой серию эссе Андре Грина о времени в психоаналитическом мышлении, написанных и опубликованных на французском языке между 1967 и 1994 годами и переведенных на Английский Андре Веллера и опубликовано в 2003 году. Ясно, что время, психоаналитическое время, было в уме Андре Грина в течение очень долгого времени.
Я был глух к времени, когда читал другие работы Грина, не обращая внимания на роль времени в его работах. В этом обзоре я сначала рассмотрю влияние работы Грина, опубликованной на английском языке до этой книги, на диахронию, а затем исследую то, что он говорит в Диахрония в психоанализе и закончить тем, как понимание диахронии помогло мне лучше понять мышление Грина и его споры со структуралистами и Дэниелом Стерном.
Я снова и снова возвращаюсь к работам Андре Грина. Он написал так много невероятного. Например, в 1975 году он опубликовал на английском языке статью «Аналитик, символизация и отсутствие в аналитическом сеттинге», которая во многом предвосхитила размышления реляционных и интерсубъективных теоретиков. Зеленый (1975, с. 11) отмечал, что в начале развития теории объектных отношений внимание было направлено на взаимодействие Я и объекта с точки зрения внутренних процессов.
«Недостаточно внимания уделялось тому, что в словосочетании «объектное отношение» слово «отношение» было самым важным.
Это значит, что наш интерес должен был бы быть направлен на то, что лежит между этими терминами, объединенными действиями, или между следствиями различных действий. Другими словами, изучение отношений — это изучение связей, а не объединенных ими терминов. Именно природа связи придает материалу его истинно психический характер, ответственный за интеллектуальное развитие (Грин, 19).75, с. 11)».
Исследуя, «что находится между» «я» и объектом, младенцем и матерью, пациентом и аналитиком, Грин опирался на работу Биона и Винникотта, чтобы развить идею «аналитического объекта»:
«Но, в конце концов, реальный аналитический объект находится не на стороне пациента и не на стороне аналитика, а на встрече этих двух коммуникаций в потенциальном пространстве, лежащем между ними, ограниченном обстановкой, которая нарушается при каждом разделении и восстанавливается при каждой новой встрече. Если принять во внимание, что каждая присутствующая сторона, пациент и аналитик, состоят из двух частей (того, чем они живут, и того, что они сообщают), одна из которых является двойником другой (я использую слово двойник в широком смысле).
гомологической связи, допуская при этом существование различий), можно увидеть, что аналитический объект образован двумя двойниками, один из которых принадлежит пациенту, а другой — аналитику (Грин, 1975, с. 12)».
В дополнение к акценту на реляционности и представлению идеи аналитического объекта Грин также изложил в этой статье идею аналитического третьего. Грин (1975, стр. 13) расширил наблюдение Винникотта о том, что «ребенка не существует», отметив, что не существует такой пары, образованной матерью и ребенком без отца. В каждой встрече младенца и матери присутствует и третий. Точно так же, когда мать отражает ребенка, также вводится третье, зеркало. И каждое общение вводит дистанцию между собой и объектом. В каждом аналитическом часе есть пациент и аналитик, а также пространство между ними, потенциально аналитическое пространство, которое является третьим.
Эта ранняя статья Грина использовалась Томасом Огденом (1997, 1998) для развития его понимания аналитических объектов, аналитического третьего и переноса.
Огден описал в «Мечтаниях и интерпретации», как аналитические объекты создаются в процессе генерации аналитического значения в аналитических отношениях: то, что казалось просто оболочкой или измерением пульса в мечтах аналитика, приобретает значение по отношению к пациент. Когда конверт становится чем-то большим, чем просто конвертом, а измерение пульса становится больше, чем нервной, личной привычкой, обнаруживается третья субъективность. Огден (1998, с. 64) отметил, что «эта третья субъективность, интерсубъективная аналитическая третья, является продуктом уникальной диалектики, порожденной/между отдельными субъективностями аналитика и анализанда в аналитическом сеттинге». И пациент, и аналитик переносят свой «опыт внутренней среды, в которой он живет» (Огден, 1998, с. 138) в аналитическую обстановку. Джессика Бенджамин (1999, стр. 208) также использовала статью Грина, чтобы предположить, что «отношения матери и младенца уже содержат эту треть в самой форме коммуникативного диалога, предшествующего символическому процессу ребенка к языку».
В этой ранней статье было так много того, что взволновало меня и помогло моей клинической работе, и все же Грин также беспокоил меня. Он продолжал подчеркивать побуждения, когда я не был уверен, что они необходимы. И в конце этой статьи он намекнул на то, чего я не понял. «Не вступая в критику наших психоаналитических концепций развития, многие из которых, как мне кажется, принимают непсихоаналитическое понятие времени», — писал Грин (1975, стр. 18) в своем последнем абзаце в 1975 году, я почувствовал себя неловко. Что такого в развитии, что Грин будет критиковать? Что такое психоаналитическое понятие времени?
В 1986 году Грин опубликовал на английском языке статью «Мертвая мать», ставшую самой известной среди англоговорящих. В этой статье Грин описал пациентку, страдающую от «комплекса мертвой матери», при котором мать не мертва в буквальном смысле, а больше недоступна из-за собственной тяжелой утраты. Ребенок переживает это как катастрофу, и это «несет за собой, помимо потери любви, потерю смысла» (Грин, 1986, с.
150). Грин отметил, что взрослые с комплексом мертвой матери, попадающие в анализ, делают это не с депрессией, а с «острыми конфликтами с близкими» (Грин, 19 лет).86, с. 149) и бессилие выйти из конфликтной ситуации, бессилие любить, максимально использовать свои таланты, преумножать свои активы, а когда это имеет место, то глубокая неудовлетворенность результатами (Грин, 1986, с. 149) .
Томас Огден использовал эту статью, чтобы поразмышлять об эмоциональной мертвости и ее роли в нарушении свободы мысли аналитика. Для Огдена (1997, стр. 25) Грин «внесла ключевой вклад в аналитическое понимание опыта мертвости как ранней интернализации бессознательного состояния депрессивной матери». Столкнувшись с пациенткой с комплексом мертвой матери, аналитик часто испытывает оцепенение и неспособность думать. Майкл Парсонс (2000) использовал эту статью для исследования отношений между психической реальностью, отрицанием и аналитической обстановкой. Парсонс (стр. 184) отмечал, что умершая мать, поглощенная тяжелой утратой, «не может отказаться от того, чего больше нет» и «жизнь ребенка и отношения матери с живым ребенком отрицаются».
Парсонс назвал это деструктивным использованием отрицания. Созидательная работа негатива, с другой стороны,
«требует определенной психической подвижности, способности переключаться между отрицанием и утверждением, разделением и соединением. Вообще говоря, способность использовать отрицание таким временным, гибким способом, чтобы установить творческий вид психической реальности, является показателем благополучия… Таким образом, глубина и качество нашей эмоциональной и мыслительной жизни движутся в своего рода приливном ритме, который мы можем ощущать как в краткосрочной перспективе, в течение одного часа или дня, так и в течение многих лет (Парсонс, стр. 185)».
Читая «Мертвую мать» спустя годы после ее публикации, я поймал себя на мысли о работах Джеральдин Доусон (1994) и Биби и Лахманн (1988). Они также наблюдали младенцев, брошенных матерями, озабоченными потерей, и писали о ее влиянии на развитие и последствиях для лечения. Мои прежние опасения по поводу аллюзий Грина на психоаналитические концепции развития, имеющие непсихоаналитическое понятие времени, рассеялись.
Но, читая ответ Грина (2000) Дэниелу Стерну, я начал понимать, что, возможно, неправильно истолковал Грина точно так же, как Грин (2000, стр. 42) обвинял Стерна в том, что он делает: «он (Стерн) ограничивает мое описание, чтобы заставить их соответствует его собственной точке зрения».
Я определенно ограничил свое описание Грина, проигнорировав его статью 1995 года «Имеет ли сексуальность какое-либо отношение к психоанализу?» Грин (1995, стр. 871) напомнил своим читателям, что «Фрейд ставил сексуальность в центр психического развития, психоаналитической теории и клинической работы». И когда Грин говорит о сексуальности, инстинкты и влечения также входят в картину. Этого было бы достаточно, чтобы я воздержался от описания, но Грин также критикует Балинта и Кляйна и вклад наблюдения за младенцами в психоаналитическую мысль:
«Слишком большое значение придается идеям наблюдателей, которые могут только наблюдать за тем, что происходит в моменты обмена. Поскольку в другие периоды, когда ребенок находится сам по себе, почти нечего наблюдать, реакция состоит в том, чтобы преуменьшить их важность и отрицать мир уединения младенца, потому что он немыслим для нас (Грин, 1995, с.
876). )».
Отвечая Стерну, Грин (2000, стр. 69) заявил:
«Мы должны снова и снова помнить, что специфической задачей психоанализа является анализ интрапсихической работы либо субъективным образом, либо посредством межсубъектные отношения. Но мы не должны забывать, что интерсубъективный опыт, или объектные отношения, или «бытие с другим», как говорит Штерн, обязательно связывает две интрапсихические структуры, закрепленные как в бессознательном, так и в телах.
Что значит сказать, что специфической задачей психоанализа является анализ интрапсихической работы? Я думал, что понял Грина, когда читал о важности аналитического объекта и аналитического третьего, но, читая его статью о сексуальности и его дебаты с Дэниелом Стерном, я понял, что упустил что-то, что Грин считает важным.
В пленарном обсуждении своих дебатов с Дэниелом Стерном Грин (2000, стр. 128) упоминает, что он работал над концепцией времени в психоанализе, и я задавался вопросом, есть ли в его работе над концепцией времени, что я может лучше понять настороженность Грина в отношении теорий развития и его размышлений об интрапсихической работе, бессознательном и телах.
В 2002 году Грин опубликовал « Время в психоанализе», в котором он рассмотрел несколько (иногда противоречивых) гипотез Фрейда о концепции времени в психоанализе. Эти гипотезы включали теорию либидо как точку зрения на развитие с фиксациями и регрессиями, процесс nachtraeglich или «ретро-реакцию», сны как форму косвенного воспоминания, вневременность бессознательного, роль первичных фантазий в категоризации опыта и повторение. принуждение. Взятые вместе, предположил Грин, эти гипотезы дают сложную теорию темпоральности с диахронической неоднородностью. Но что мы подразумеваем под диахроническим в психоанализе? И как работа Грина над временем в психоанализе согласуется с его более ранними работами?
Интересно, что Грин не дает определения диахронии в «Диахронии в психоанализе». Вместо этого он ссылается на позицию Соссюра, которая «покоится на общем знаменателе «хронический», который делится на синхронный и диахронический» (Грин, 2003, стр. 25). Грин также, кажется, сравнивает структурализм с психоанализом: структуралисты занимаются структурой (синхронией), а психоаналитики — историей (диахронией).
Такое понимание разницы между синхронией и диахронией созвучно с точкой зрения Фрэнка Кермоуда (19).85) различие диахронии, изучающей вещи в их становлении такими, какие они есть, в то время как синхрония изучает вещи такими, какие они есть, и игнорирует вопрос о том, как они стали такими. Это также предполагает, что диахрония будет связана с происхождением и развитием, фантазией, памятью и значением.
Грин (2003, стр. 4) совершенно ясно говорит о шести элементах, составляющих фрейдистскую модель диахронии:
«1. Развитие либидо и точки зрения регрессии и фиксации, которые оно подразумевает
2. принуждение к повторению с явлениями сканирования
3. вневременность бессознательного, подчеркивающая постоянство желания
4. двухфазное развитие сексуальности, которое по мере развития индивидуума превращает выбор взрослого во множество возвратов — без его ведома — к выбору объекта в младенчестве, после молчания вытеснения
5. оппозиция между восприятием и памятью и их соответствующая связь с сознательными и бессознательными системами
6.
Гипотеза о наследственных следах памяти.
Вот как я понимаю, что Грин говорит об этих шести элементах:
1. Грин (2003, стр. 2) различает две тенденции в психоанализе: оценка истории в ущерб структуре и предпочтение синхронии, в которой есть дискурс и язык. взять господство и приоритет над исторической точки зрения. Я считаю, что Грин говорит, что нам нужно сбалансировать обе тенденции. Грин (2003, стр. 2) пишет, что было бы ошибкой полностью отождествлять историю и развитие либидо. Но нам также необходимо обращать внимание на «тянущее движение регрессии и завораживающую силу фиксации» (Грин, 2003, стр. 2–3). Либидинальное развитие подстегивается Эросом, но регрессия и фиксация исходят из влечения к смерти. Итак, здесь Грин помещает либидинальное влечение и влечение к смерти в первый элемент диахронического времени. Стремление к смерти может остановить время или заставить нас вернуться в более раннее время. Стремление к смерти разрывает время.
2. Грин также отмечает, что либидинальное развитие прерывается утратой по мере того, как мы переходим от одной стадии к другой (например, от оральной к анальной, от фаллической к генитальной) и от потери объекта.
Это движение и эти потери создают промежуток или пробел, который акцентирует время (чтобы его можно было сканировать). В младенчестве мы узнаём, что наши опекуны доступны не каждый момент нашей жизни. Грин посвящает главу тому, как мы справляемся с этой потерей, повторяя танец утраты и воссоединения, что иллюстрируется перечитыванием «За пределами принципа удовольствия» и пересказом описания Фрейдом игры его внука на деревянных барабанах (fort da).
3. Грин (2003, стр. 77) также сказал бы, что повторение игры в форт-да придает ей смысл, и позволил Фрейду увидеть, что повторение функционирует, чтобы «устранить нехватку, вызванную отсутствием его матери». Повторяя желание возвращения матери, игра иллюстрирует неистребимость желания. А поскольку желание неистребимо, в бессознательном есть вневременной элемент.
4. Грин (2003, с. 14) отмечает, что желание не только неистребимо, но и «имеет обратную силу, отсылая субъекта к прошлому желанию. это снова нахтраэглич .
И это первое желание было для матери, которая в ее отсутствие была Другой.
5. Nachtraeglich , ретроактивность, является отсроченным действием и снова указывает на расщепление времени на настоящий момент восприятий и бессознательный момент прошлого желания. Зеленый говорит нам, что опыт происходит в настоящий момент и что мы сознательно воспринимаем его. Он (2003, стр. 15) напоминает нам, что Фрейд сказал, что «все вытеснения связаны с воспоминаниями, а не с переживаниями». Поскольку вытеснения живут в бессознательном, то и воспоминания являются обитателями бессознательного. Грин (2003, стр. 16) также напоминает нам, что Фрейд утверждал, что воспоминания структурированы задним числом, «что отделяет момент опыта от момента значения». Итак, мы живем в двух временах; опыт и значение не одновременны.
6. Грин посвящает первичному в психоанализе главу, в которой он борется с идеей, что Эдипов комплекс является наследственным следом памяти. Грин (2003, стр. 66) пишет, что «с момента передачи от поколения к поколению — а это неизбежный случай для людей — первичное больше не существует, кроме как в качестве условности, которая по практическим причинам фиксирует более или менее произвольно ограничение теории, которая более произвольна, чем логична».
Грин (2003, стр. 66-67), что Эдипов комплекс — это всего лишь одна изначальная схема и что можно принять во внимание четыре другие: фантазии разделения и утраты, фантазии деструктивного проникновения, фантазии изгнания и опустошения и фантазии автономии. и автолиз.
Как мы можем связать то, что Грин пишет о диахронии, с его более ранними работами? Когда я вспоминаю работы Грина об аналитическом объекте, я вспоминаю, что при создании аналитического третьего между собой и объектом вводится дистанция. Это расстояние похоже на разрез (Грин [Green 2003, p. 6] использует французское слово coupure ) между собой и опытом. Этот разрез является формой сканирования.
Это расстояние, создаваемое аналитическим третьим, также ощущается как потеря объекта. Грин вводит диахронию в психоанализ стихотворением Неруды, в котором есть образ часов, отсчитывающих время. Время также сокращает наш опыт, и смысл приходит постфактум. Смысл приходит после опыта, после потери.
«Настоящее открытие психоанализа состоит не только в том, чтобы показать, что сны, фантазии, парапраксы, симптомы и неврозы имеют значение или что существенные аспекты жизни данного субъекта обнаруживают определенный порядок; именно в различении того, что этот порядок, эта латентная организация также несет на себе шрам отказа, отвержения, бара (Грин, 2003, стр.
7)».
Часть того, что Грин пытается сказать нам, состоит в том, что расстояние, создаваемое аналитическим третьим, является не только пространственным, но и временным. Восприятие существует в настоящий момент; это то, что видят младенцы-наблюдатели. Но память приходит позже, иногда намного позже. Память включает в себя осмысление нашего восприятия. Это структурирование постфактум, то, что Фрейд называл nachtraeglich. В интервью Грегорио Кохон (1999, стр. 13-14), Грин сообщил, что, по его мнению, «мертвая мать — это статья, которая ценится не только за ее клинические данные, но и потому, что она связана с личным опытом. Когда мне было 2 года, у моей матери была депрессия… Я могу только предположить, что я был сильно отмечен этим опытом, который, конечно, потребовал трех анализов, чтобы пережить его полностью».
В своем анализе Грин трансформирует опыт, восприятие депрессии своей матери в психоаналитический объект. Мертвая мать и живой ребенок мертвой матери не могут этого сделать.
Мертвая мать не может отпустить потерянный предмет и потерянное время. Таким образом, и мертвая мать, и ее живой ребенок застыли во времени, не в силах использовать время для исцеления. Зеленый делает очко в Диахрония в психоанализе что разрезание является частью диалектики с наложением швов. Мы придаем смысл разрезам, генерируя аналитические объекты, которые связывают наши переживания, сшивая смысл воедино.
В своем интервью Кохон Грин демонстрирует диахронический элемент принуждения к повторению. Он также посвящает этой теме главу в статье под названием «Повторение, различие, повторение: перечитывание за пределами принципа удовольствия ». Обсуждая игру форт да, Грин подчеркивает важность повторения, а также важность отсутствия и негативности:
«Но необходимо подчеркнуть важность отсутствия, негатива. Мать должна ощущаться как потерянная, чтобы у ребенка возникла потребность что-то повторять, играя в игру… Играя всего один раз, игра не имеет смысла.
Именно увидев его повторение, Фрейд пришел к выводу, что его функция состоит в устранении недостатка, вызванного отсутствием его матери. Субъект конституирует себя через повторение, отмечающее новый переход по более ранним следам (Green, 2003, стр. 76-77)».
Чтение Диахрония в психоанализе помогает мне увидеть, как много Грин имел дело со временем во всех своих произведениях. Для развития отношений требуется время. Для создания аналитических объектов требуется время. Нужно время, чтобы скорбеть. У каждого из нас есть своя индивидуальная история, отмеченная нашими желаниями и нашими потерями. Я лучше понимаю аргумент Грина против структуралистов, которые хотят покончить с личной историей. Я также начинаю понимать, почему он поссорился с Дэниелом Стерном. Наблюдение за младенцем включает сознательное восприятие текущего опыта. Что такое психоанализ, говорит Грин, так это значение, которое мы придаем задним числом.
Ссылки
Beebe, B., and Lachmann, F.M.
(1988). Вклад влияния матери и ребенка на происхождение представлений о себе и объектах. Психоаналитическая психология , 5: 305-337.
Бенджамин, Дж. (1999). Распознавание и уничтожение: Потом. В SA Mitchell & L. Aron (Eds.), Реляционный психоанализ: появление традиции (стр. 201-210). Хиллсдейл, Нью-Джерси: The Analytic Press.
Доусон, Г. (1994). Развитие эмоционального выражения и регуляции эмоций в младенчестве. В Г. Доусон и К.В. Фишер (ред.), Поведение человека и развивающийся мозг (стр. 346-379). Нью-Йорк: Гилфорд.
Грин, А. (1975). Аналитик, символизация и отсутствие в аналитическом сеттинге (Об изменениях в аналитической практике и аналитическом опыте) — В память о Д.В. Винникотт. Международный журнал психоанализа , 56: 1-22.
Грин, А. (1986). Мертвая мать. В: О частном безумии (стр. 142-173). Лондон: Хогарт Пресс.
Грин, А. (1995). Имеет ли сексуальность какое-либо отношение к психоанализу? Международный журнал психоанализа , 76:871-883.
Грин, А. (2000). Наука и научная фантастика. В J. Sandler, AM. Sandler, & R. Davies, (Eds), Клинические и наблюдательные психоаналитические исследования: корни разногласий (стр. 41-72). Лондон: Карнак.
Грин, А. (2002). Время и психоанализ . Лондон: Книги бесплатных ассоциаций.
Грин, А. (2003). Диахрония в психоанализе Лондон: Книги свободных ассоциаций.
Кермоуд, Ф. (1985). Фрейд и интерпретация. Международный обзор психоанализа , 12: 3-12.
Кохон, Г. (ред.) (1999). Мертвая мать: работа Андре Грина . Лондон: Рутледж.
Огден, Т. (1997). Задумчивость и интерпретация: Ощущение чего-то человеческого . Нортвейл, Нью-Джерси: Джейсон Аронсон.
Огден, Т. (1998). Субъекты анализа . Нортвейл, Нью-Джерси: Джейсон Аронсон.
Парсонс, М. (2000). Голубь, который возвращается, Голубь, который исчезает: парадокс и творчество в психоанализе . Лондон: Рутледж.
Copyright
© APA Div.
39 (Психоанализ). Все права защищены. Поэтому читатели должны применять к произведениям в этом электронном архиве те же принципы добросовестного использования, что и к опубликованным печатным архивам. Эти работы можно читать в Интернете, загружать для личного или образовательного использования или URL-адрес документа (с этого сервера), включенный в другой электронный документ. Никакое другое распространение или зеркалирование текстов не допускается. Сами тексты не могут быть опубликованы в коммерческих целях (в печатной или электронной форме), отредактированы или иным образом изменены без разрешения Отдела психоанализа. Все другие интересы и права на произведения, включая, помимо прочего, право давать или отказывать в разрешении на дальнейшее воспроизведение произведений, право на использование материалов из произведений в последующих произведениях и право на повторное распространение произведений с помощью электронных средств. , хранятся в отделении психоанализа. Прямые запросы Генри Сейдену, председателю Комитета по публикациям.
